Единство непохожих: Альманах Школы вдохновения
Москва
Школа вдохновения – литературные курсы онлайн
2015
Электронное издание
Редакторы: Дарья Гущина и Светлана Первая
Редактор-составитель: Светлана Первая
Единство непохожих: Альманах Школы вдохновения (2015). – Москва: Школа вдохновения – литературные курсы онлайн, 2015. – 104 с.
В первый альманах «Школы вдохновения» вошли произведения нескольких молодых авторов – лучшее, что было написано в рамках различных открытых мероприятий Школы (писательских кейсов, тренажеров, конкурсов и т.п.).
Сборник подготовлен по итогам весны 2015 года, и для большинства авторов участие в нем – первый опыт публикации своего творчества. Рассказы альманаха очень разные, но во всех чувствуется индивидуальный авторский голос, уникальная интонация, которая выделяет каждый текст, каждую историю из общего ряда.
Уверены, с каждым годом в альманахе будут появляться все новые и новые имена тех, кто открывает для себя дверь в мир писательского творчества.
© Школа вдохновения – литературные курсы онлайн
Оформление, 2015
ОГЛАВЛЕНИЕ
Предисловие. 4
Борис Алексеенко. 5
Привет от Мэри. 5
Интернационал. 5
Люсенька. 5
Прощание с зимой. 5
Селедка под шубой. 5
Просторы Вселенной. 5
Игра малыша Дэнни. 5
Денис Литвинов. 5
Один день. 5
Видение. 5
Даша Миленькая. 5
Портрет. 5
Svetika. 5
Мужские игры.. 5
Щука. 5
Юрий Ташкинов. 5
От рассвета до заката. 5
Ирина Хмарина. 5
Андромеда в тумане. 5
Митрываныч. 5
Просторы Вселенных. 5
Николай Шухов. 5
Хипстер хренов, или Ой! На! И мы…... 5
Предисловие
Говорят, что писательство – дело одинокое. В этой фразе много правды и много грусти. Наверное, поэтому писателей так часто тянет собраться вместе – в различные кружки, союзы, литературные объединения, на фестивали и конвенты…
Так однажды родилась и Школа вдохновения – место или, скорее, творческая среда, где каждый молодой автор может найти помощь и поддержку. Поделиться успехами, рассказать о трудностях, поговорить о тонкостях творческой работы… И, конечно же, учиться – учиться писательскому мастерству.
С прошлого года – в течение двух «семестров», осеннего и весеннего – в нашей Школе проходили творческие занятия: писательские кейсы и тренажеры. От раза к разу тексты, которые авторы писали для этих мероприятий, становились все лучше и лучше. Начинали походить уже не просто на зарисовки или творческие упражнения, а на настоящие рассказы. И в один прекрасный момент (помнится, стоял чудесный весенний день!) у одного из участников занятий родилась идея: а не выпустить ли по итогам творческих занятий Школы сборник? Все остальные эту мысль подхватили, обсудили и пришли к выводу, что дело стоящее. Так началась работа над литературным альманахом, с которым вы сейчас знакомитесь.
Авторы сборника очень разные – они разного возраста, из разных городов и стран. Но их объединяет одно – желание стать настоящим писателем, талант видеть мир по-своему и умение рассказывать о нем другим. Благодаря такому своеобразному взгляду даже рассказы, написанные в рамках одного и того же творческого задания, серьезно отличаются друг от друга. Трудно поверить, что, например, воздушная и такая человечная «Люсенька» и озорная «Щука» родились из одного и того же набора слов, а целых три истории – «Один день», повествующий о суровых буднях полевой работы, сюрреальный «От рассвета до заката» и философско-мистический «Хипстер хренов» – предложены как решение одного писательского кейса.
Рассказы альманаха, складываясь как мозаика, представляют собой яркую и пеструю картину – такую же пеструю, как сама жизнь. Возможно, в некоторых чуть-чуть хромает техника, иногда проскальзывают ученические интонации. Но самое главное – в каждом из них слышится уникальный авторский голос, придающий историям шарм и очарование.
Мы в Школе уверены: все рассказы найдут своих читателей и ценителей – искрометный, ироничный, жизненный «Привет от Мэри», странный и немножечко нереальный «Портрет», хитроватая, как и ее герой, «Андромеда в тумане», и захватывающие «Просторы Вселенных», и… Перечислять можно долго. Только – нужно ли? Просто открывайте следующую страницу и начинайте чтение. Будет интересно!
Борис Алексеенко
Автор о себе:
«Звать Борис. Родился в середине прошлого века и почему-то этим горжусь.
В этой жизни был инструктором горного туризма, рабочим, продавцом огурцов, металлургом, строителем, охранником, спелеологом, старшиной десантно-переправочной роты, скалолазом, профессиональным сборщиком мумия, педагогом, техником аквариумного хозяйства, директором строительной фирмы (хронологически порядок не соблюден), кем-то еще и всегда учителем хатха-йоги.
Жил в ашрамах Индии, общине Виссариона. Так же, как и Дарья Гущина, не из этого мира. Раньше сильно переживал по этому поводу. Потом притерпелся. А сейчас временами даже нравится. В предках были драконы, поэтому очень люблю ящериц, тритонов и никогда не мерзну.
Женат, четверо детей. Жену взял замуж, когда ей было шестнадцать, а мне двадцать семь. На протяжении всей жизни она мой главный учитель, и мы очень любим друг друга.
Вообще в плане учителей мне всегда сильно везло. То, что я вышел на Светлану Первую и Дарью Гущину – подтверждение этого везения.
В людях ценю больше всего способность к благодарности. Вернее, способность учиться этому качеству, так как врожденная благодарность явление практически не встречающееся. Сам постоянно культивирую это чувство в себе и на данный момент искренне благодарен Богу за то, что он вывел меня на «Школу вдохновения».
«Школа» умудряется поставить тебя в такие условия, что начинают получаться очень хорошие тексты. Хотя, может быть, я графоман, но это неважно – главное, эти тексты мне очень нравятся.
Спасибо тебе, «Школа вдохновения»! Когда сын закончит учебу в Китае, я обязательно помогу тебе материально.
Что еще?
Лет мне двадцать пять, но ощущаю себя на пятнадцать и не люблю долго находиться в обществе взрослых. Считаю их глупыми и нудными. Очень не хочется выходить из комсомольского возраста, хотя понимаю, что это всего лишь формальность.
Удачи всей пишущей братии! Пишите, ребята, это самый верный путь понять, кто мы такие и куда нас занесло».
Привет от Мэри
Кузов залез в загашник, устроенный так хитро, что даже всевидящее око Мэри, которая, по мнению Кузова, могла подрабатывать в рентген-кабинете, сюда не проникало. Вообще-то тещу звали Мария Павловна, но она называла себя Мэри.
Загашник был устроен под рабочим местом тещи – под большим письменным столом. Мэри была журналистом, и стол она разубрала фотографиями с изображением Аль Пачино из «Крестного отца». Теще вообще нравилось все то, что находилось вне ограничений, и мафия в том числе. В юности Мэри была хиппи.
Мафия, на ее взгляд, это очень романтичная организация. А на возражения Кузова, что мафия – это импортный вариант русского слова банда, теща смотрела на него с сожалением и говорила, что он страдает синдромом Беликова (кто такой этот Беликов?). Вероятно, потому что Кузов в детстве был мучим слишком строгими преподавателями. И добавляла, что характер Кузова еще не поздно корригировать, если обследовать его у хорошего психолога. Хотя, по мнению Кузова, психологу нужно было показывать саму Мэри, чтобы сначала выявил, а потом увинтил болтики ее слишком живого ума. Чрезвычайно живой у Мэри был не только ум, но и все остальное. В иные дни она подсучивала свои старенькие джинсы и отмахивала до десяти километров на пробежке. Таким образом она, по ее выражению, «выплавляла» шлак старости из своего организма.
Мэри заворожила всех дедков микрорайона, хотя редко кто из них решался приударить за энергичной леди, и Кузов их понимал. Неизменность Мэри в привычке расцвечивать свою одежду (она называла ее прикидом) приводил Кузова в тихий ужас. Голубые джинсы, красная рубаха с засученными рукавами, зеленая бандана в желтый горошек. Весь этот наряд дополнялся своеобразной, рукодельной бижутерией. Мэри это называла «подкислить прикид пусечками».
Кузов потряс головой, чтобы выгнать мысли о теще. Вообще она была самым ярким пятном его жизни. Слишком ярким. Таким, что мысли о ней как настырные воробьи сами по себе наклевывали его структурированный мозг.
Встряска помогла. В голове настал порядок, и можно было заглянуть в тайник.
В тайнике лежали деньги. Всего пять тысяч рублей. Кузов планировал потратить деньги на пневматическую винтовку. Была у него такая мечта. Весь его ум противился этой бессмысленной покупке. Но полгода назад он решил сдаться этому странному, на его взгляд, желанию. И вот сегодня оно должно было исполниться.
Он пугливо оглянулся на дверь, хотя знал, что в квартире никого нет, и засунул руку под линолеум. Нащупал и вытащил пакет, вытряхнул тощую пачку денег. Вместе с деньгами на пол выпал белый листок бумаги.
Ошарашенный Кузов поднял листок и прочитал: «Добавила еще пять тысяч. Рада за тебя. Купи то, о чем мечтаешь. Мэри».
Интернационал
Гнат Володымырович Пидгородецкий сверил номер купе с билетом и осторожно открыл двери – купе было пустым. Он шумно, сквозь вытянутые в трубочку губы, выдохнул и зашел внутрь. Положил большой бывалый чемодан на багажную полку. Немного подумал и переложил в рундук, под сиденье. Достал большой клетчатый платок и промокнул вспотевшую голеную верхивку. Или верховку? Он задумался: память категорически отказывалась предоставлять данные, как будет звучать на мове «бритая макушка». Наверное, все-таки «верхивка». Или верхивка – это пиджак?..
Гнат Володимирович громко сплюнул. Символически. Ехать ему в этом купе предстояло еще семь суток и плевать несимволически было неразумно. А хорошо бы все-таки до самого Владивостока одному ехать. Он даже зажмурился от приятных мечтаний, но тут же открыл глаза и сурово закусил длинный вислый ус – нужно быть реалистом и готовиться к соседству какого-нибудь неприятного москаля.
Гнат Володымырович покинул родную Ахтырку Хмельницкой области четыре дня назад и в данный момент только-только пересел из поезда «Волочинск – Москва» в поезд «Москва – Владивосток». Пересадка происходила короткими перебежками, от одного состава к другому, с соблюдением всех мер предосторожности, но все равно не обошлось без прецедентов. Один настырный дедок, примерно такого же возраста, как и Гнат Володымырович, дернул за расшитую узорами сорочку. А кто-то из окна стоящего на перегоне поезда бросил на его бритую (нет – голеную!) верхивку огрызок соленого огурца. Не попал, слава Богу, но все равно – Гнат Володымырович сглотнул – было очень обидно. Он насупил брови – так хотелось погулять по Москве, вспомнить молодость, славные студенческие годы, но… Ладно, решил он, приеду на Сахалин и погуляю. Сват писал – природа там замечательная и люди незлобивые.
Гнат Володымырович достал частый гребешок, бережно расчесал длинный пучок волос – оселедец. Предмет его гордости и неустанных забот. Удобная, между прочим, вещь для мужчин в возрасте, когда волосы растут не так активно, как прежде. Оседелец рос немного не там, где следовало. Там, где следовало, волос уже не было естественным образом. Но этот факт почти незаметен.
Он расстелил на столике вышитый женой рушник и положил сверху подарочное издание «Кобзаря». Полюбовался. Смотрелось так, как надо. Сдержанно, без вызова, но с достоинством.
Гнат Володымырович немного подумал и положил рядом с книгой большой кусок сала. Собственного посола. Кабанчика он откармливал сам, проверенным дедовским способом. Неделя – картошка и комбикорм, неделя – постная диета: тыковка, вернее, гарбузы, кабачки и прочая растительность. От этого сало стало похожим на прекрасный итальянский мрамор – снежно-белого цвета с чудесными розовыми прожилками нежнейшего мяса.
Композиция на столике приобрела завершенный характер.
Дверь купе противно заскрипела. Гнат Володымырович быстро разгладил усы, оселедец и уселся на свое место. Спина выпрямлена, подбородок приподнят, взгляд тверд (но без агрессии) и направлен в окно.
В проеме двери (Гнат Володымырович смотрел на отражение в окне) стоял кацап, судя по всему, махровый, со всеми кацапскими атрибутами – бородой, подпоясанной красным пояском, вышитой по подолу рубахой. В мягких сапогах. На левом рукаве – черно-желто-белый шеврон с надписью «Россия». Гнат Володымырович подслеповато прищурился. Так и есть! Вышивка на подоле рубахи нежеланного попутчика была идентична вышивке на его рубахе. А ведь говорил Оксане Дымытриевне (в прошлом – Ксении Дмитриевне), чтобы петухов вышивала! Так нет, символика ей понадобилась, обереги... Сиди теперь, как дурак, рядом с кацапом с точно такими же крестиками... Э-эх!
Тем временем вошедший успел оценить обстановку, и было видно, что ход его мыслей совпадает с мыслями Гната Володымыровича. Буркнув «добрый вечер», попутчик уселся на противоположное место. Спина прямая, подбородок под тем же углом, что и у Гната Володымыровича. Багаж москаль пока оставил зажатым между ног.
Гнат Володымырович демонстративно промолчал.
Дверь опять заскрипела. Новопришедший был одет радикально отличным образом от двух сидящих напротив друг друга оппозиционных сторон. Черные брюки, белая сорочка, черный жилет, на голове круглая, опять же черная шапочка.
Оселедцев, в отличие от Гната Володымыровича, у вновь прибывшего было два, и свисали они наподобие косичек впереди каждого уха. Между оселедцев за стеклами очков поблескивали беспокойные, чуть выпуклые черносливины глаз.
«Тьфу! – опять сплюнул Гнат Володымырович. – Только тебя тут, ортодоксального, для полного комплекта не хватало!»
Вошедший вежливо поклонился, представился – Шимон Хонович. Представители великих народов это заявление оставили без внимания.
Шимон Хонович робко покосился направо, затем налево и, сделав выбор, уселся рядом с Гнатом Володымыровичем. Гнат Володымырович страдальчески закатил глаза, но промолчал. В купе воцарилась тишина, изредка прерываемая вежливым пошмыгиванием Шимона Хоновича. Он уже достал носовой платок, но высморкаться пока не решался.
Гнат Володымырович взглянул на часы – до отправления осталось восемь минут. О том, кто еще может заявиться за это время, он старался не думать.
Дверь вновь скрипнула, и в проем заглянула черная кучерявая голова. Толстые, слегка вывернутые губы новичка расплылись в широкой и доброжелательной улыбке. И, глядя на его ослепительно белые зубы, Гнат Володымырович разулыбался в ответ. Слава тебе, Боженька, – негр!
– Здорово, мужики! – напирая на «а», произнес негр. – Знакомиться будем. Меня Федором звать.
Все представились. Русофил Иван Семенович гостеприимно похлопал по полке, приглашая Федора садиться рядом с собой. Гнат Володымырович неприязненно покосился на Шимона Хоновича и завистливо вздохнул.
Поезд тронулся. Завязался разговор. Общались исключительно через чернокожего Федю. Поначалу было неудобно, но потом все попривыкли, и беседа потекла плавно и без остановок.
Выяснилось следующее. Иван Семенович ехал в Красноярск, Шимон Хонович (Гнат Володымырович страдальчески поморщился) – тоже на Сахалин. Ехали они, как и Гнат Володымырович, на предмет подготовки плацдарма для последующего переезда семей. Жизнь, как оказалось, у каждого была несладкой. Только Федор, потомственный москвич, направлялся к сестре в гости в Новосибирск и переезжать никуда не собирался.
– А чего же ты в Израиль-то не едешь? – спросил Гнат Володымырович у Шимона Хоновича. Вернее вопрос был обращен к Феде и прозвучал следующим образом: «А чего он (Шимон Хонович) в Израиль-то не едет?»
Владелец двух оселедцев с готовностью посмотрел на Гната Володымыровича, но тот демонстративно отвернулся. Пришлось обращаться к Феде:
– Так там тоже война. Опять же, кому мы там нужны? А семью чем кормить? На Сахалине фермерством прокормиться можно. Морепродукты опять же. Там наши есть уже. Да и вообще спокойно. Опять же, мост собираются строить. Совсем другой цимус будет.
Гнат Володымырович с сочувствием покивал. Сам в такой диспозиции находился.
Немного подумав, Гнат Володымырович, попросил знаком Шимона Хоновича подняться и достал из своего чемодана литровую бутылку сливовой горилки. Солидно крякнул и поставил на стол. Спросил Федора:
– Как насчет вечеряти?
– Ужинать, что-ли?
– Ну да.
– Да с удовольствием! Сало у тебя Игнат Владимирович, как на картинке.
Гнат Володымырович польщено улыбнулся и достал два металлических походных стаканчика. Удобнейшая вещь, между прочим. Ровно пятьдесят грамм каждый.
– Стаканчика-то два всего? Ничего, у меня тоже есть, – Федор извлек из сумки бутылку армянского коньяка и шутливо стукнул о бутылку с горилкой. Достал помидоры, вареные яйца и последними – две пластмассовые кружки, по виду тоже пятидесятиграммовые.
Гнат Володымырович насупился. Вот ведь хороший мужик, а без понятия – ну никак невозможно представить себя за одним столом с Иваном Семеновичем и Шимоном Хоновичем!
– Я с ними не буду, – он поморгал недружелюбно. Натура у Гната Володымыровича хлебосольная, и человек он интеллигентный, вежливый, но…
– А я без них не смогу, – расстроенно сообщил Федор. – Не по-людски это будет.
В купе повисло тягостное молчание.
Выход нашел Шимон Хонович. Все-таки умная нация, чтобы не говорили! Он раскрыл свой саквояж и с гордостью извлек красивую бутылку, с прозрачной золотистой жидкостью.
– Вот, настоящая пейсаховка! Я ее, как и Гнат Володымырович, собственноручно готовил. Только не из слив, а из изюма. А вы, Феденька, себя не ограничивайте. Можно ведь с каждым из нас покушать. Наливать вам только нужно в одну треть стаканчика, чтобы баланс соблюсти.
За пейсаховкой на стол последовали завернутая в фольгу рыба-фиш по-еврейски (Сарочка специально в дорогу готовила) и соленые огурчики бочечного посола.
Иван Семенович выставил бутылку настоящего русского хлебного самогона. Из отборного зерна. И жареную курицу с корочкой, которую жена заботливо натерла чесноком. Ивану Семеновичу очень хотелось поинтересоваться технологией изготовления пейсаховки, но он стеснялся.
Выпили. Было не совсем удобно. Феде приходилось торопиться, чтобы не задерживать товарищей. Но потом наладилось.
Дальнейшее Гнат Володымырович помнил не все. Хорошо помнил, как пели. Помнил, как понравилась ему исполненная Шимошей красивая и грустная песня на непонятном языке. Еще помнил, как Иван рассказывал смысл оберегов, водил пальцем по вышивке Гната Володымыровской рубахе и хвалил сообразительность его жены. Обереги действительно оказались толковыми. Помнил, как они проводили сравнительную дегустацию напитков.
После каждого напитка они клали в рот по пол-ложки растворимого кофе. Федя сказал – это нужно, чтобы отбить вкус предыдущего образца. Жевать нужно было кофейные зерна, но их не было. Победила, по единогласному мнению, пейцаховка, и Шимоша прослезился.
Еще в голове осталась картинка: они сидят, обнявшись, соприкасаясь лбами, и поют «Союз нерушимых республик свободных…». На сердце тепло и спокойно, и хочется всех любить.
А что было дальше, Гнат Володымырович не запомнил. Наверное, он уснул.
Люсенька
– Пробуждаем интерес к жизни! Так... Вечером «Два тополя на Плющихе» показать обещали… Сергей Дмитриевич, со второго корпуса, все в мою сторону поглядывает и уже три дня как вздыхать начал… Что еще? У Сонечки Пятовой день рождения сегодня, значит, отпрыски виноград привезут, не меньше ящика, – Люсенька на секунду задумалась: а сколько лет Сонечке? В прошлом году праздновали восемьдесят два. Это она помнила точно. Значит, в этом будет?..
Проклятые цифры не желали являть скрытый смысл, оставались чем-то вроде выложенных в рядок деревянных палочек, с которыми Люсенька играла в детстве, хотя мама сердилась и говорила, что палочки предназначены не для игры, а для счета.
Интерес к жизни начал съеживаться и тускнеть.
– Но-но! – грозно прикрикнула Люсенька на Серое Уныние.
С сожалением причмокнув толстыми, как у окуня губами, Серое Уныние поспешно удалилось.
– То-то. На кой ляд нам эти цифры? Бюрократия сплошная. Так, о чем хорошем я думала? Точно! Сергей Дмитриевич и виноград!
Люсенька усилила предвкушение радости – пространство заиграло отблесками ее любимого розового цвета.
Она еще немного полежала, чутко прислушиваясь к окружающему миру. С интересом к жизни было налажено. Пора предпринимать шаги по вдохновению тела. Физического. И, если быть откровенной, тела не очень послушного, с ярко выраженной неадекватностью к командам хозяйки. К ее командам, Люсеньки.
«А что Вы хотите, Людмила Александровна? Для девяностолетней бабушки у вас отменное здоровье!». Эти слова ее лечащий врач повторял на каждом текущем техосмотре. Или как эта процедура у них называется?
– Сам ты дедушка! С ослабленным здоровьем! – отпарировала Люсенька и осторожно открыла глаза.
Откинула одеяло и посмотрела на свое худенькое высохшее тело. Пошевелила ногой, рукой, приподняла голову. Все работало. Не так быстро, как хотелось, с небольшими задержками после команды. Но! Во-первых, это только начало дня, а во-вторых, девочки из третьей палаты вообще только на колясках передвигаются. И не каждый день, кстати. А когда очередь подойдет. Потому что их много, а нянечек мало. Жалко их. Хотя, конечно, сами виноваты – нечего было Серое Уныние расповаживать.
Люсенька спустила ноги с кровати, осторожно привстала и с размаху села на мягко спружинивший матрац. Матрац был качественный, ортопедический, поэтому рискованное в других условиях мероприятие было безопасным и повторялось каждое утро. Можно сказать, превратилось в традицию.
Люсенька покачалась на матрасе, постепенно убыстряя темп. Запыхалась. С уважением посмотрела на свои тоненькие ножки. Все-таки тело – это чудо. Подумал – встало (Люсенька встала на ноги), подумал – село (Люсенька снова опустилась на матрац). Красота!
Чуткое к похвалам тело стало легким и наполнилось жаром. Хотя на ощупь оставалось холодным. Люсенька каждый раз его трогала и убеждалась в этом. Даже несколько раз градусником температуру мерила. Ничего! Обычные тридцать шесть и пять. А жаром так и пышет.
– А давай, ты будешь просто пламенем? А я факелом? Я буду двигать факел, а ты следовать за ним.
Тело с восторгом согласилось и стало еще легче.
– Нужно будет в группе рассказать об этом образе. Вчера в шелковые платочки превращались, а сегодня факелами будем.
Группу Люсенька вела уже давно. Сразу, как только попала в пансионат. Сейчас в нее входило аж двадцать человек. Люсенька была, можно сказать, родоначальником новой парадигмы, которая гласила: «Старости нет!». И в последнем она была уверена абсолютно. Нет старости! То есть вообще. Изнашивается тело, память. Даже эмоции. Но причем тут она, Люсенька? Лечащий врач, который назвал ее бабушкой, говорил, что Люсенька держится на вредности и на своем большом эго.
Люсенька не до конца поняла, что такое «эго» в трактовке этого невоспитанного молодого человека, но переспрашивать не захотела.
Не все ли равно? Эго, вредность? Главное, что работает. Завербовать в союзники можно кого угодно и что угодно. Это Люсенька сообразила давно. Даже такой страшный враг как Серое Уныние может быть полезным. Попробуй, расслабься – тут же сожрет, как девочек из третьей палаты. Вот и получается: вроде бы, и враг, а в тоже время силы прибавляет, в тонусе держаться помогает.
Люсенька хихикнула: ну, подружка, это ты уже присочинила, Серое Уныние – помощник! Ладно, хватит философии... Она встала, сходила в туалет, не забыла похвалить тело за добросовестное выполнение необходимых ежедневных действий и искренне порадовалась. Картинку о том, как это происходит у девочек из третьей палаты (один раз ей пришлось присутствовать), – она с содроганием отогнала. Причиной была не гадливость. Просто было очень жалко девочек, а еще – страшно.
Люсенька немного подумала и вернула картинку обратно. Больно смотреть такое, неприятно, но нужно, чтобы силы на зарядку появлялись. Это у нее называлось «силикатируем дух». Это мудреное слово Люсенька высмотрела в Википедии и с удовольствием пользовалась им при каждом удобном случае. Было интересно наблюдать за людьми – переспросят или нет, что оно обозначает. Редко кто переспрашивал. Смешные такие, боятся глупыми показаться. Красиво и загадочно звучащее слово означало «укреплять». Так скалы и дороги укрепляют, когда те разрушаться начинают. Что-то типа клея в трещины заливают.
Люсенька в последнее время увлеклась этимологизированием. Сначала заставляла себя, а потом заинтересовалась. Показалось, что глупо прожить долгую жизнь, пользоваться постоянно словами и не знать, откуда эти слова появились.
Вот, например, болезнь обозначает «Бог лечит знаниями». А врач – от слова «врать», но не в смысле «обманывать», а в смысле «говорить». Раньше врачи людей не лечили, а просто говорили с ними, объясняли, как правильно жить, чтобы не болеть. Это Сергей Дмитриевич Люсеньке рассказал. Сергей Дмитриевич тоже этимологизированием занялся.
Вспомнив Сергей Дмитриевича, Люсенька открыла прикроватную тумбочку и достала коробочку с косметикой. Дорогая, между прочим, косметика, французская. Внучка на 8 Марта подарила.
Внучка приходила часто. Люсеньке каждый раз приходилось вспоминать, кем ей приходится эта красивая моложавая женщина. А дети не приходили. Хотя она очень хорошо помнила маленького Васю, как он смешно размазывал по тарелке манную кашу. И Катеньки, дочки, помнила каждую черточку. Даже дырочку помнила на левом рукаве школьной формы.
Люсенька посмотрела на блестящую коробочку, которую держала в руках, и нахмурила брови, пытаясь вспомнить, что это такое. Ах, да! Косметика, Сергей Дмитриевич... Она укоризненно покачала головой. Расслабилась, голубушка! Есть цель – сделать макияж, значит, выполняй! А воспоминания – потом. Нужно смотреть вперед и двигаться от цели к цели. Неважно, к каким. Хотя бы и макияж сделать. А смотреть назад не стоит, иначе споткнешься и упадешь. Это раньше можно было падать. Упал – поднялся! Можно было даже и полежать. А теперь нет. Если упадешь, то не встанешь. А лежать в ожидании конечной станции Люсенька не собиралась. Уходить нужно с достоинством. Вот чем арабские скакуны славятся? Не резвостью, хотя, и этим тоже, конечно. Славятся они тем, что умирают на скаку. Никогда старый конь не умрет от дряхлости. Будет скакать, пока сердце не остановится. Очень у них чувство достоинства развито, у коней этих арабских.
Люсенька достала зеркало, установила под нужным углом на тумбочке. С минуту разглядывала отражение, покачала головой и вспушила белые, мягкие, как у одуванчика волосы – розовая кожа все равно просвечивала.
А если так?.. Люсенька сделала «пальму». То, что надо! Как говорится, без изысков, но со сдержанным шиком. Дальше – нагрунтовываем... И – она наложила тональный крем – собственно говоря, сам макияж. Люсенька повертела головой, рассматривая себя с разных ракурсов, и осталась довольна.
В голове закрутилась мысль. Важная. Которую было нужно непременно рассказать ребятам в группе. Люсенька уселась на пол, привалилась спиной к кровати. Расслабилась, закрыла глаза и начала равномерно дышать, стараясь ни о чем не думать. Этим приемом она пользовалась, когда нужно было поймать нужную мысль. Сергей Дмитриевич научил. Никуда она не денется, голубушка, обязательно проявится.
И мысль проявилась.
Скакуны… Достоинство… Смерть.
Нет, совсем не при чем тут эго и вредность, про которые говорил нетактичный доктор. Просто очень важно жить с достоинством.
А еще важнее с достоинством умереть.
Прощание с зимой
Толян аккуратно, стараясь не хлопать, закрыл входную дверь и вышел в подъезд. Где-то далеко, внутри громадной пятикомнатной квартиры слышался раздраженный голос жены. Часть слов было не разобрать, а другие почему-то доносились неправдоподобно отчетливо: ...другие мужики... Бу-бу-бу... Анюту муж на руках... Бу-бу-бу... Тварь эгоистичная... Бу-бу-бу... Всю молодость...
«Флуктуации, выверты акустики», – подумал Толян и зашел в лифт.
Ехать предстояло долго. В обычном режиме спуск на скоростном лифте занимал пятнадцать секунд, но в замороженном состоянии эти секунды превращались в получасовую поездку. Иногда больше. Длительность зависела от «степени заморозки».
Замораживать себя Толян научился давно. Вообще-то он был огненный. Крутой мужик, три успешные фирмы, второй дан каратэ, многочисленный призер контактных боев в русском стиле и прочее. Повышать на себя голос Толян не позволял никому. Да никто и не пробовал, ни слабый, ни тем более сильный пол. И дело было не в дорогой одежде и блестящем, новом «Ниссан-Патроле». Народ чувствовал в нем тот огонь, благодаря которому он стал тем, кем он есть.
Толян улыбнулся тому, прошлому Толяну и покачал головой: вспомнил, как раньше после очередного «выступления» жены бродил по улицам и мечтал, чтобы какой-нибудь громадный самоуверенный жлоб с развитой мускулатурой и опытом в контактных боях обозвал его теми же словами, какими обзывала жена. Но все встречные – и маленькие, и очень большие – скромно опускали глаза и быстро обходили его стороной. Наверное, нужно было ему, Толяну, пожариться в том огне, который так старательно и умело разжигала жена. Она очень его любила. Он видел. Это ни с чем не спутаешь. И, наверное, поэтому мучала. Толян хмыкнул – «мучить» и «учить» звучало очень похоже.
Огонек на кнопках этажей уже перескочил на цифру пять. Почти половина маршрута была преодолена.
А однажды у него получилось «заморозиться». Жена, конечно, это сразу почувствовала, и попытки (попытки – пытки, а здесь какая связь?) раздуть огонь удвоились и по количеству и по интенсивности.
Огонек перескочил еще на один этаж. Толян попытался сконцентрироваться и решить, куда ему направить свое тело. Вопрос стоял именно так – «направить тело». Когда ему первый раз удалось «заморозиться», он удивился, а потом обрадовался тому странному состоянию, которое он в дальнейшем назвал «режим дистанционного управления». Как будто «Он» управлял биомашиной модели «Толян» на расстоянии.
Кто этот «Он» Толян до конца не разобрался. Но ощущение было необычным и в чем-то даже приятным. Как будто во сне проснулся и осознал, что ты спишь.
Толян предполагал, что душа (или как это назвать?)… короче, то, чему бывает больно, не выдержав температуры его внутреннего огня, куда-то улетала и передавала управление «Ему».
Огонек перескочил на соседнюю кнопку. Ехать осталось всего два этажа.
«Съезжу в Васильевку», – решил Толян. – Можно, конечно, в «Старый Тбилиси» наведаться, но это будет анестезия». Опять же, – в «заморозке» алкоголь работал только в качестве снотворного, а спать не хотелось.
Лифт остановился. Двери открылись, и Толян вышел наружу.
В Васильевку он заезжать не стал, а повернул налево, к замершей реке. Включил передний привод и, не сбавляя скорость, вылетел на припорошенный снегом, местами вздыбленный лед. О том, что лед может провалиться, Толян не думал. Вся ответственность за технику безопасности в периоды «заморозки» лежала на «Нем».
«Патрол» закрутило по льду. Он прокатился к центру реки и замер, уткнувшись в большую торчащую льдину.
Толян заглушил мотор. Состояние сна стало абсолютным. Интересное ощущение быть во сне и знать об этом.
Он огляделся. Как и положено, сон соответствовал состоянию сновидящего – пусто, тихо, заморожено. Толян знал хитрый прием, который в состоянии «заморозки» и внутри снов легко срабатывал, стоило только пожелать. Нужно было поменять точки отчета. Как будто не ты ходишь, а окружающее проплывает мимо. Ты же стоишь и смотришь. Интересно очень получалось. Как кино в 3D.
Мимо проплыли вздыбленные льдины.
– Льдины. Вмороженные, – констатировал Толян. – Вот дури-то в реке было, а все равно заморозилась. Ее-то что не устраивало?
Вдали мелким планом показали низкий приземистый домик.
– Интересно, есть там кто-нибудь сейчас? Есть, наверное. Так же, как у меня внутри что-то есть, планы на будущее всякие… Только сейчас это недоступно, как те люди, из домика, с их мыслями, чувствами…
Оператор «кино» поменял диспозицию, и Толян увидел сквозной грот. Голые и холодные камни. Впереди светящийся треугольник выхода.
– Так! – Толян приободрился: он придавал значение знакам, хотя и посмеивался над этой своей особенностью. – Выход показали из замороженной пещеры. Чтобы сказал Юнг? Карл сказал бы, что глубоко внутри я оптимист. Что там дальше?
Дальше показали скалу. Похожую на хребет вмороженного в землю дракона. Тема продолжалась: замороженная река, вмороженный дракон… Та-а-ак! Очень трогательно – три маленьких замерших кустика. Явно не теряющие надежду оттаять. – Толян тряхнул головой: такой сентиментальности он от себя не ожидал. И от «Него» – тоже. Ну ладно, кустики так кустики. Что еще покажут?
Дальше показали еще пару кустиков и на контрасте с ними опять кадр с вмороженным драконом. И опять смена кадра. Маленькая женская фигурка. Совсем крошечная на фоне громадной скалы. Крошечная, но настырная. Нет, уверенная.
Фигурка постояла, разглядывая стылые камни, и с независимым видом зашагала прочь. У Толяна отчего-то защипало в носу. Уверенность этой малявочки, ее спокойное принятие всего этого замороженного и одинокого, подействовал на него неожиданным образом. Ему стало неловко. Как если бы он впал в истерику от какого-нибудь пустяка (например, корабль тонуть начал или пожар случился), а маленькая хрупкая женщина спокойно, не обращая внимания на сопли большого дяди, собирала вещи.
А потом он почувствовал, что начал «размораживаться», но по-другому, не так, как раньше. Ледяной панцирь исчез, внутри появилось тепло, чувства. Мир перестал походить на немое кино. Но что-то изменилось. Исчез огонь, опасный и непредсказуемый, готовый сжечь все то, что было ему не по нраву. Вместо него внутри появилось... солнце?
Толян вытер нос тыльной стороной ладони. Нос был сухим, но ладонь почему-то стала мокрой. А «Он» улыбался и показывал плачущему человеку лучи солнца и бескрайнее синее небо.
Весна была совсем рядом.
Селедка под шубой
– …а вечером в «Старый Тбилиси» сходить можно. В прошлый раз там хачапури с сыром очень вкусно приготовили. Глинтвейн закажем. Хочешь глинтвейн? Можно, кстати, в церковь выбраться, давно уже не были… Ленчик, взгляни, пожалуйста, – как я? А сзади? Не кажусь толстой? – Даша пыталась рассмотреть себя со спины, глядя в большое зеркало в ванной комнате, которую она оформила, по ее мнению, в «морском стиле».
На зеркальной полочке, в непонятном Леониду порядке, а точнее, в беспорядке, были разложены ракушки, фарфоровая статуэтка и почему–то жемчуг с разноцветными стеклянными шариками, которым Даша почему-то радовалась.
Толстой жена не казалась. Она была достаточно привлекательной женщиной. Несложной комбинации задорных зеленых глаз, пушистых волос и длинных ног хватало, чтобы мужчины смотрели ей в след и лезли знакомиться, стоило Леониду отойти в сторону. Ему же, по большому счету, было все равно – знакомятся с его женой мужчины или нет. Ну, или почти все равно.
В данный момент его раздражала пошлость происходящего и бессмысленность действий жены. Наряжаться, краситься в течение часа, шлифовать и без того розовые и блестящие ногти. Ради чего? Сходить в «Старый Тбилиси» поесть хачапури?
Все попытки озабоченных донжуанов познакомиться она пресекала на корню. То есть наряжалась явно не для того, чтобы привлекать к себе внимание других мужчин.
Для него?
Ему это было не нужно, и она отлично это понимала. Знала, что его «внутреннее зрение» преобладает над «наружным», что все его внимание направлено на духовный мир человека, полностью игнорируя все внешнее, наносное. Знала и все равно наряжалась. Для него. И эта, изо дня в день повторяющаяся глупость, в которой ему приходилось участвовать, вызывала едкое раздражение. Раздражение копилось и, заполнив все внутреннее пространство, выплескивалось наружу скандалом, в котором Леонид на короткое время приобретал свободу и говорил все, о чем молчал в обычное время.
– Ты можешь понять, что такое тотальное одиночество? Каково жить рядом с теми, кто тебя не понимает? То есть вообще! Абсолютно! – он с плохо скрываемой ненавистью смотрел в виноватое лицо жены.
– Представь, если бы тебе пришлось жить без людей в стаде коров или в окружении одних куриц? Что ты вообще обо мне знаешь? Почему ты считаешь, что все вокруг, так же, как и ты, должны быть озабочены одеждой? Всеми этими пуфиками, шторочками? Селедкой под шубой и прочими изысками? Почему ты не можешь допустить, что состояние счастья не зависит от всех этих тряпок, и что задача человека – направлять усилия на обустройство внутреннего, а не внешнего пространства?
Жена быстро-быстро кивала. Он уходил в свой кабинет и слушал группу «АукцЫон». От голоса Олега Гаркуши на глаза наворачивались слезы.
«…Меня держала за ноги земля,
Голая, тяжелая земля,
Медленно любила, пережевывая…»
Даша – Телец, знак Земли, а Леонид – Водолей, Воздух, и с этим ничего нельзя было поделать.
Вместе со слезами уходило раздражение. Он выходил из кабинета, смотрел на стоящую перед ним женщину, которая любила его, не могла без него и нуждалась в нем, как может женщина нуждаться в мужчине. В стильной, от очередного Дольче Габбана кофточке она и впрямь, напоминала изящную декоративную курочку. С зелеными глазами и длинными стройными ножками. Тихую и покорную. В нем просыпалось чувство вины. Он брал ее на руки и уносил в спальню.
После этого она кормила его горячими драниками, заботливо смазывая каждый сливочным маслом, смотрела на него сияющими глазами, а вечером они шли в «Старый Тбилиси».
Иногда он уходил из дому. На месяц, два. Один раз – на полгода.
Там, в тиши съемной квартиры, он читал сложные книги, занимался йогой и погружался в сияющее безмолвие внутреннего пространства. Временами проскальзывали женщины. Свободные и понимающие. Леониду нравилось разговаривать с ними.
– Пять рецептов сельди под шубой! Она сама как под шубой живет. Ничего не видит, ничего знать не хочет. Я пытался ей рассказывать. Смотрит, поддакивает. Делает вид, что понимает. Жизнь тратится на передвижки мебели и бесконечный поиск новых вариантов штор. А эти обязательные походы в церковь? Неужели сложно понять, что Бог присутствует во всем! И даже в этой сигарете. Необязательно целовать обслюнявленную старушками икону и лить слезы под приторные песнопения. Если она не может без меня, пользуется моей энергией, то пусть хоть постарается подстроиться, принять мой образ жизни, мое мировоззрение.
Рыжий глаз женщины понимающе щурился, бусинка пирсинга в давно нещипаной брови чуть подергивалась, ароматизированный дым сигареты ел глаза.
Женщина вставала, обтягивала худые мускулистые ноги потертой кожей леггинсов и, не прощаясь, уходила в ночь. Леонид облегченно вздыхал. Второй раз у него не всегда получалось. Он шел в ванную, долго мылся, стараясь не прикасаться к липким, со старыми потеками стенам.
Но понимание того, что его ждут, по нему тоскуют и страдают, сидело занозой в сердце, каждый раз притягивая назад.
– Ты заметил, что в кухне новые шторы? Ну, Леня! Это же гораздо красивее, чем раньше было! Видишь, как они с обоями сочетаются? Ты кушай, давай. Исхудал без меня, совсем утонченный стал. Философ. Ничего, у меня быстро поправишься! Мужчине нельзя без женщины долго оставаться.
После этого они шли в спальню. Обычно любовь, в первый раз после долгого перерыва, проходила скомкано. Жена извинялась и говорила – это потому, что она отвыкла. Потом жизнь вновь входила в обычную колею: работа, ежедневное раздражение, раз в неделю «Старый Тбилиси», редкие встречи с любовницами и совсем редко – уход в безмолвный внутренний мир.
Даша заболела как-то сразу, в один день, и через месяц ее не стало.
Леонид бродил по квартире – громадной и странно незнакомой. Квартира почему–то казалась гораздо больше его внутреннего пространства.
В ванной комнате он остановился перед зеркалом, включил бра. Прозрачная полочка осветилась мягким желтым светом. Преломляясь в разноцветных стеклянных шариках, свет высветил раковину и лежащую в ней жемчужину. Ожившая фарфоровая нереида, наклонив изящную головку, с любопытством заглядывала внутрь.
Иллюзия морского дна была настолько сильной, что Леонид потряс головой. От движения разноцветные блики превратились в маленькую радугу, которая медленно растаяла в темной глубине зеркала.
Леонид прошел в спальню. Взял с трюмо старенький нетбук Даши, который отдал жене после того, как приобрел мощный и удобный Apple. Открыл и стал кликать по папкам и файлам. Тянущая пустота внутри начала заполняться Дашиным присутствием.
Стихи.
Леонид вспомнил, как часто на кухне, когда он ел, Даша читала стихи и спрашивала его мнение. Он ел горячие драники, думал о своем и вежливо мычал в ответ. Оказывается, это были ее стихи.
Рецепты.
Разложены по папкам с названиями стран. Как много... Иногда на файлах вместо названия блюд написано «яркий», «смешной», «теплый».
Письма.
Даша любила писать письма, игнорируя скайп. Теперь это почему-то не казалось глупым.
Все письма были аккуратно разложены по адресам и по темам. Взгляд споткнулся на файле с названием «Оле о любви». Вордовская программа была просрочена, и посреди экрана выскочило окно с предупреждением, что необходимо активация. Он вспомнил, как Даша жаловалась, что не может редактировать вордовские файлы, а он не находил времени скачать программу на ее нетбук.
Окно с предупреждением исчезло. Леонид погрузился в чтение письма.
«Дорогая Олечка, я так тебе благодарна за твои письма, за участие в моей жизни! Ведь это так здорово, когда люди могут проживать жизни своих близких! Моя жизнь благодаря тебе увеличилась еще на одну – твою. А твоя – на мою и немного Лени.
Ты спрашиваешь, как я могу любить его, после уходов, измен, полного игнорирования моей жизни, с его неумением радоваться окружающему и замечать красоту? Оленька, я сама задавала себе этот вопрос. Все не так просто. А может наоборот – все очень просто. Каждый раз после того, как он уходит и возвращается, мне приходиться начинать все заново. Это как высаживать цветы на вытоптанной клумбе. Это нелегко – каждый раз начинать с нуля. Часто бывает, что нет даже сил улыбнуться, не говоря о том, чтобы приласкать. Я тогда иду в церковь.
У нас замечательная церковь на Октябрьском острове. Старенькая, но намоленная и светящаяся. Слушаю песнопения и, знаешь, такая радость и любовь переполняют, что как шарик воздушный становлюсь!
Леня часто раздражается и в моменты раздражения становится слабым и каким–то непохожим на мужчину. Но если бы ты знала, какое это счастье, смотреть в его ожившие глаза, после нашей с ним любви, пусть даже такой короткой и неумелой! Какая это радость, видеть, как человек наполняется силой и желанием жить! Если бы ты видела, с каким детским любопытством он ест сельдь под шубой, стараясь угадать, что я в этот раз положила под свеклу, яблочко, огурец или орешки, – ты бы сразу все поняла.
Любви тебе и Радости.
Даша»
Леонид закончил читать. Медленно закрыл нетбук. Яркая желтая луна, заглядывающая в покрытое изморозью стекло, высветила бледное лицо и оскаленные в страдальческой гримасе зубы.
Он поднял голову и глухо завыл, как воют в дешевых голливудских фильмах голодные и несчастные вампиры.
Просторы Вселенной
«В то время, когда наши космические корабли бороздят просторы Вселенной!..»
Слова старой кинокомедии прозвучали в самый неподходящий момент. Хотя кто из нас может сказать о моменте – подходящий он или нет? Это как посмотреть. Скорее всего, все моменты нашей жизни самые подходящие именно для нас. Так сказать, тщательно отобраны.
Сформулировав таким корявым образом глубокое философское замечание, Вовка посмотрел на ноги. Ноги были аккуратно поставлены на подставку кресла с колесами и на контрасте с мускулистым рельефным торсом смотрелись тонкими, как китайская лапша чопси, которую Вовка пробовал, когда ездил с друзьями в Китай. Было это давно, в
Вовка взял правую ногу, приподнял и задумчиво покачал – страдать будем или делом заниматься?
Тоненький и противный голос папа-пуруши с готовностью выдал:
– Да пошел ты со своими нравоучениями, психолог хренов! – немного подумал и добавил: – Можешь, конечно, и делом заняться. Гирю потягать, рассказики свои постучать. Дела только сделать не забудь, Шварценеггер половинчатый, а то придется Нюте опять штаны застирывать.
Вовка стиснул зубы и зажмурился. Лицо и уши обдало жаркой волной.
Папа-пуруша помолчал и, не дождавшись ответа, радостно продекламировал:
– В то время, когда наши космические корабли бороздят просторы Вселенной, наш Вова на подобье тли лишь ест и спит обыкновенно!
Вовка поднял правую руку и направил ладонь на угольно-черный силуэт папа-пуруши. Маленький человечек с непропорционально большой головой и сверкающими красными глазками гордо поднял подбородок. Из направленной ладони полился яркий белый свет. Человечек пискнул и растворился.
– Вот так, брат, лучше будет. И гирю потягаю, и рассказы постукаю. А за напоминание – спасибо.
Папа-пуруша не отозвался. Последнее время он появлялся все реже и стал совсем маленьким и щуплым. Вовке даже жаль было растворять его в белом свете, пусть этот свет и был энергией безусловной любви. Вообще-то этот папа-пуруша был не таким уж плохим парнем. Вещи он говорил, конечно, очень обидные, но именно благодаря им, вернее, вопреки им, Вовка имел сейчас то, что имел.
Вовка поднял подбородок не хуже папа-пуруши и покатил к туалету. Передвигался он таким образом уже третий год.
Все произошло очень быстро: громадный большегруз – как выяснилось позднее, водитель уснул за рулем – выскочил на встречную полосу. Вовка успел среагировать и свернуть на обочину. Его «мерс» перевернулся всего один раз. Даже особо не помялся. Все пассажиры – друг Егор со своей девушкой и жена, которая сидела рядом, на переднем сиденье – отделались испугом и синяками. Он же сломал позвоночник. Доктор сказал, очень неудачный перелом. Если бы на два сантиметра ниже, то отказали бы только ноги. При этом сообщении он сочувственно смотрел на Вовкину жену. Видно было, что смотреть на нее врачу нравится. Всем мужчинам нравилось смотреть на нее. Жена у Вовки была очень красивая, и слезы ее совсем не портили, лишь большие зеленые глаза начинали блестеть ярче и выразительней. Она гладила Вовку по голове, и ее слезы капали ему на лицо.
Вовка не сразу понял, что доктор имел в виду.
Жена ушла через три месяца. На прощание поцеловала в губы и перекрестила. Ничего сказано не было, и Вовка очень благодарен ей за это. Жена была чуткой и тонкой натурой и, конечно, все понимала.
Месяц после этого Вовка прожил как Гамлет на заевшей пластинке, в режиме «быть или не быть». Потом ему это надоело, и он поставил вопрос ребром: не хочешь жить – что-нибудь для этого сделай.
Он накопил снотворного (засыпал он замечательным образом и без него), выбрал день, когда остался дома один, и выпил одну за другой все пятьдесят таблеток метаквалона и приготовился ждать перехода в иной мир. И тут его осенило: перейти в мир иной он всегда успеет, а вот вернуться сюда, в его сегодняшнюю Вовкину жизнь, ему уже не удастся. Даже если он родится заново, что далеко не факт, это будет совершенно другой человек. И мир этого человека будет совершенно другим. И получится, что он сам себя лишил возможности досмотреть целый кусок уникальной жизни.
Этого прагматичный и любопытный Вовка допустить не мог. Внезапно его жизнь показалась жутко перспективной, с таинственным и загадочным будущим. Он быстренько стравил проглоченное и прогнал через желудок ведра два воды. Часть таблеток, наверное, все-таки успела раствориться. Очнулся Вовка уже в постели. Голова была тяжелая, слегка подташнивало, но ощущение того, что впереди его ждет что-то интересное, только усилилось.
В
Вовка приладил мочеприемник на место, поправил сползшую с подставки ногу и покатил к стоящему на столе ноутбуку.
«...В то время, когда наши космические корабли бороздят просторы Вселенной!..» – слова старого фильма уже не вызывали досаду. Инвалидная коляска и пустая квартира позволили понять ему одну вещь, и какую! Вселенная – не только снаружи, но и внутри. И еще вопрос – какая из них больше и интереснее.
Вовка включил ноутбук, открыл файл. Посидел некоторое время с закрытыми глазами и застучал по клавиатуре. Десятипальцевый метод набора текста они осваивали с Нютой одновременно, но Вовка закончил на две недели раньше, чем очень гордился. У Нюты было высшее музыкальное, класса фортепиано, а пальцы тоньше и, понятно дело, чувствительней. Но, как говорил дед Трофим, – опыт не пропьешь. А опыта достигать намеченного у Вовки было более чем достаточно.
Большие сильные пальцы порхали над клавишами ноутбука. Вовка сам удивлялся, как это им удается набирать текст с такой скоростью.
«…Командор парил над колышущимся зеленым океаном джунглей Н-Кооло. Таймер давно сигналил, что пора включать амортизационные дюны, но ощущение полета было до того захватывающе, что Агорин не мог себя заставить повернуть рычаг тумблера…»
Все! Норма. Пять страниц в день. Очень, конечно, хотелось узнать, чем закончится посадка командора в таинственные джунгли Н-Кооло, но перевыполнять план Вовка себе не позволял. Так же, как и недовыполнять.
Он посидел за столом, размышляя, поменять ему фамилию командора на другую или нет (фамилия самого Вовки была Агорин), и решил оставить все как есть. Хотя Нюта говорила, что называть героя своим именем не принято.
Вовка отъехал от стола, легко, одной рукой подхватил шестнадцатикилограммовую гирю и начал поднимать. По графику, который ему дал инструктор бодибилдинга Миша, сегодня был день трицепсов. Трицепсы и бицепсы у Вовки были, что надо. Гораздо больше и рельефней, чем в
Вовке взамен наружного Космоса подарили внутренний. А еще в его жизни появилась Нюта.
Необъятность Нютиной вселенной была такой, что у Вовки кружилась голова. Когда он говорил об этом Нюте, она счастливо улыбалась и трясла его за уши, а после целовала.
Теплые губы едва ощутимо прикасались к губам Вовки, и от этого все вокруг начинало вращаться. И Вовка оказывался в Космосе, который уже был ни его, ни Нютин, а общий. Вовка его называл «наш Космос». И когда у него что-нибудь не получалось, когда на его рассказы о планетолетах приходили ехидные комментарии в Самиздате, он стукал кулаком по воображаемому столу и говорил: «Космос будет наш!»
В замочную скважину входной двери вставили ключ. Вовка аккуратно поставил гирю на пол, подкатил к ноутбуку и сделал вид, что полностью погружен в работу. Сейчас Нюта подойдет на цыпочках сзади и положит ему на макушку ладонь.
Когда она первый раз так сделала, вниз по Вовкиному позвоночнику прокатился мощный разряд электричества. И это было необычное электричество. От обычного не бывает так хорошо, но то, что это электричество, не вызывало сомнения. Вовка после этого не поленился достать свой старый вольтметр и попросил Нюту прикоснуться к выводам клемм. Нюта смеялась и спрашивала – зачем? Вовка стеснялся объяснять и рассказал ей о своих ощущениях лишь спустя время, когда появилась одна Вселенная на двоих. Нюта долго-долго смотрела в Вовкины глаза, а потом он почувствовал, как на его губу упала соленая капля, хотя Нюта при этом улыбалась.
Сзади послышались легкие шаги, на макушку легла узкая ладонь, и Вовка почувствовал, как по позвоночнику прокатилась щекотная, теплая волна.
Он повернулся и тут же утонул в сияющих серых глазах.
– Нюта?
Серые глаза многозначительно прищурены, лицо – важное и старательно непроницаемо.
– Нюта! Ну что?
Легкое пожатие плечами.
– Ну что Вам сказать, командор Агорин... – многозначительная пауза. – У Вас будет сын!
– Й-и-ха-а-а!!! – Вовка легко, как пушинку подхватывает Нюту и поднимает над головой, как олимпийский чемпион поднимает свой кубок.
– Й-и-ха-а-а!!! Космос будет наш!
Игра малыша Дэнни
Малыш Дэнни сидел перед мольбертом и сосредоточенно вглядывался вдаль моря. Кажется, ему удалось поймать этот постоянно ускользающий оттенок розового. То, что разглядеть такой оттенок способен лишь один человек из тысячи, Дэнни не волновало.
Слава, признание, как впрочем, деньги и власть, не входили в категорию вещей, которые заставляли его сердце менять свой ритм.
Море было на холсте, а малыш – внутри Дэнни, вернее, в верхней его части, под названием голова. Снаружи все было o’кей – респектабельный мужчина слегка за пятьдесят. Далеко не старый. Вряд-ли кто-нибудь, включая романтичных старшеклассниц, томящихся в ожидании непонятно где шатающихся принцев, смог бы назвать его стариком.
Седые волосы, вертикальная морщина на лбу и глубокие носогубные складки таинственным образом освежали лицо Дэнни, придавая значительность и благородство, как патина придает благородство бронзовым вещам. А может, все дело было в глазах – зеленых, прозрачных, внимательных и очень умных. Каждому, кто смотрел в эти глаза, казалось, что Дэнни понимает его всего. Абсолютно. Тотально и всеобъемлюще. И, конечно же, путали это понимание с любовью, самой захватывающей игрой на свете. Захватывающей, но только не для Дэнни.
Даром (проклятием?) Дэнни была его необыкновенная наблюдательность, или ум, как вам угодно. Наблюдательным он был с самого рождения. Буквально. Сначала наблюдал за хаосом звуков и цветных пятен. Затем, когда произошло разделение на «внутри» и «снаружи», он понял смысл слова «Я» и принялся наблюдать за людьми и их играми.
ИГРА. Значение этого слова Дэнни открылось сразу, как только он его услышал. Слова «иго» и «Ра» он почему-то уже знал. Игра значит «Единение с радостью». Все просто! Когда ты играешь – ты радуешься. Но! Был маленький нюанс, трудноуловимый, как розовый оттенок на холсте. Если ты относишься к Игре серьезно, она превращается в боль.
Играли все. Мама – в любовь к Дэнни: очень интересно было наблюдать, как она облегченно вздыхала и светлела лицом, когда передавала его няне. А папа – в любовь к маме, и особенно это было заметно, когда он гладил маму по волосам, а спиной «смотрел» на няню, вернее, на ее грудь. При этом мама бы не пережила, если бы с Дэнни что-либо случилось, а папа, не задумываясь, отдал бы за маму жизнь. Позже Дэнни со всем этим разобрался, а тогда было неинтересно.
Когда Дэнни подрос и попал в сообщество людей, он понял, что любая игра подразумевает соревнование: кто красивее, сильнее, умнее, нужнее, удачливее и прочее «ее». Еще он понял – побеждает тот, кто играет предельно искренне, умудряясь при этом не погружаться, но оставаться в стороне. Для чего нужно было просто наблюдать.
За собой: как начинают стучать сердце, гореть уши и наливаться тяжестью низ живота, если соседка по парте Петка прижимается коленом к его колену. За Петкой: как кончики ее губ сначала победно поднимаются, а потом, наоборот, опускаются, а дыхание становится поверхностным и прерывистым. А позднее – за университетским профессором Югасом: как он отводит глаза вниз и вбок и слегка дергает головой, если восхититься его монографией «Проблема пола в современной Европе».
Так вот, если играть искренне, не только снаружи, но и внутри себя, то выигрыш гарантирован. Все участники игры становятся ведомыми, управляемыми и предсказуемыми.
Петка гарантированно встретится с тобой после школы и будет встречаться, пока ты не пригласишь ее домой в отсутствие родителей. Профессор заведет при встрече разговор про размывание гендерных различий в Европе и поставит девятку на экзамене. Сорокалетняя продавщица в овощном магазине отберет лучшие апельсины и, улыбнувшись, положит один в подарок. Для этого нужно смущаться (искренне!) и опускать глаза к прилавку, одновременно посматривая в глубокий вырез ее платья.
Со временем предсказуемость Игры изрядно наскучила малышу Дэнни – сколько можно играть одной и той же игрушкой? – и он круто изменил свою жизнь, ушел в иную часть сообщества людей. Так же, как и официальная, она состояла из множества различных пространств: пространства теневого бизнеса, где обитали алчущие денег и власти; альтернативных поселений, жители которых стремились убежать от власти и денег. И прочих неформальных объединений, обитатели которых рвались к абсолютной свободе.
Очень скоро Дэнни сообразил, что и здесь живут по тем же правилам «ее»: кто красивее, умнее, сильнее и желаннее. Это был неприятный сюрприз, но Дэнни не унывал. Он чувствовал, что выходить из Игры еще рано, и решил повысить ставки. Играть на «ее» – скучно. А если ставкой сделать само участие в Игре? Играть, конечно, не в примитивные игры альпинистов, парашютистов и прочих серфингистов, а, скажем, отстроить свою теневую империю, где каждый неверный шаг грозит выходом из Игры.
На это ушло не так уж много времени. Всего пять лет, и вот малыш Дэнни – владелец новой игрушки, громадной теневой империи. Три раза «Улыбчивый Дэнни» – так прозвали его в этих своеобразных человеческих джунглях – находился на волосок от выхода из Игры.
Дэнни прислушался к «внутри» – восхитительный холодок, правда, уже не такой явный, прокатился волной от волос до кончиков пальцев ног. И это лишь от воспоминаний!
Воспоминания об этих случаях он берег и возвращался к ним не часто. Это как драгоценное вино – он сделал маленький глоток рубиновой жидкости (одна бутылка – пятнадцать тысяч долларов, урожай 1915 года, южные склоны Бургундии) – если пить много, перестанешь ценить вкус.
Сегодня предстоял очередной этап игры, и Дэнни очень надеялся, что он его не разочарует.
Двери студии бесшумно распахнулись – Нора, глава службы безопасности, воспитанная самим Дэнни. Смотрит в глаза. Снаружи презрительная насмешка, естественно, неявная – ведь он же босс, внутри – едва сдерживаемое желание прижаться и бесконечная преданность.
Женщине, даже самой умной, не дано находиться в игре и быть вне игры, особенно если разговор идет о любви.
Дэнни отстраивает невидимую стену между собой и Норой. Умная девочка все понимает и становится только главой службы безопасности. Почти.
– Они здесь?
– Да, босс.
– Надеюсь, ты оставила им оружие?
– Я помню о всех ваших желаниях.
Глава службы безопасности на секунду снова становится женщиной. Дэнни увеличивает дистанцию, сдвигая стену в стороны Норы. Девочке, конечно, больно. Но иначе нельзя.
Дэнни вглядывается в морскую даль – выбранный оттенок безупречен!
– Пусть войдут.
В комнату уверенно, по-хозяйски входят двое громадных мужчин.
Рэд Неаполитанец, начальник секретной службы империи Горы Боба и сам Боб, хозяин этой империи. Бывший хозяин, уточнил про себя Дэнни. Он улыбнулся и добавил зеленого на поверхности моря. Можно было не оставлять этим двоим оружия. Они и сами оружие. Грозное, беспощадное, но – Дэнни вздохнул – предсказуемое.
Разговор начал Неаполитанец. Репетировал не менее трех раз, безошибочно определил Дэнни и опять вздохнул: любая заготовка убивает импровизацию.
– Ты умный Дэнни, умный и хитрый, но твоя ошибка – ты не допускаешь, что могут найтись те, кто умнее и хитрее тебя! И теперь, когда ты остался без зубов, нам стоит поговорить откровенно. Тем более что это твой последний разговор.
Дэнни сосредоточенно накладывает мазки – эта картина будет лучше всех его предыдущих работ! К сожалению, о сегодняшней игре он этого сказать не может. Все тоже «ее». Умнее, хитрее…
Сквозь наносную уверенность Неаполитанца все явственней проглядывает растерянность. Он не понимает – почему так спокоен «Улыбчивый Дэнни». Ведь он не может не знать, что все деньги с его счетов уже переведены на счета Горы.
– Я не считаю себя умнее и хитрее всех живущих. Быть может наблюдательней… – Дэнни накладывает еще мазок. – И, конечно, никогда не заигрываюсь.
Дэнни забавляет недоумение в глазах Неаполитанца. Гора, в отличие от своего подчиненного, оправдывает свое прозвище. Стоит как скала, лишь глубоко-глубоко внутри притаился страх. Неосознанный, животный страх загнанного в угол зверя.
Дэнни откладывает кисточку и продолжает:
– И насчет зубов... Если ты о моих финансах, то они удвоились.
В глазах Неаполитанца недоумение сменяется страхом. Дэнни похож на учителя начальных классов, объясняющего несложную задачу.
– Именно для этого Нора сказала тебе код моих счетов. Правда, она хороша? Хотя, на мой взгляд, с тобой она вела себя несколько шумновато.
Глаза Норы опущены к полу. Она слегка покусывает губы, чтобы не улыбнуться.
– А в момент перевода денег на счета Горы, мои «умники» засекли ваши коды. Для них это несложно. Деньги покинули счета Горы сразу, как только вы вошли в этот кабинет.
Дэнни прислушивается к внутреннему пространству. Холодок – к сожалению, не такой острый, как он ожидал – прокатывается по спине сверху вниз. Он ясно видит, что Гора готов выхватить свой знаменитый «бульдог». Интересно, в голову? Или в живот?
Снова прислушивается. Увы, холодок исчез. Бесследно. Ну, да и Бог с ним. Все равно забавно.
Неаполитанец смотрит на Нору, на Гору и снова на Нору.
– Так это был спектакль?
– Ну, почему же спектакль? – Денни недоуменно глядит на Нору и качает головой. – Эта женщина не умеет играть, и уверяю тебя, она вела себя искренне.
– Лживая, хитрая тварь!
– Я понимаю твои чувства, Беппе, – в голосе Дэнни неподдельное сочувствие.
При звуке своего имени Неаполитанец вздрагивает и растерянно смотрит на Гору. Последний раз он слышал свое имя от матери, и было это примерно лет двадцать назад.
– Но если ты будешь грубить, – Дэнни постарался, чтобы его голос звучал строго, – я могу передумать и не вернуть вам деньги. Пострадаете и вы и я. Вы потеряет зубы, я потеряю врага. Кому нужны беззубые волки?
В глазах мужчин бессильная ярость. Почти одновременно развернувшись, они выходят из комнаты. Плюгавый охранник – Дэнни никогда не нравилась грубая физическая сила – ухмыляется и следует за ними.
Дэнни убирает невидимую стену между собой и Норой, тут же чувствует теплую, физически осязаемую волну любви, идущую от стоящей напротив женщины. Хотя внешне она вся та же: надменная, насмешливая и холодная.
– Тебе не стоит так привязывать к себе мужчин, Нора. Иногда это бывает опасным, – голос Дэнни по-прежнему строг.
– Я просто вела себя искренне, босс. Так, как вы меня учили. А насчет шумности – трудно быть тихой с таким сильным мужчиной как Неаполитанец.
Девушка вызывающе смотрит в прозрачные, как всегда безмятежные глаза Дэнни.
– Хорошо, что я не такой сильный мужчина, – рассудительно говорит Дэнни. – Никогда не любил шумных женщин. Надеюсь, со мной ты будешь более сдержанной.
Он открыто, по-детски улыбается. Его улыбка как в зеркале отражается на лице Норы, превратившись в яркий свет ничего не требующей взамен женской любви. Продолжая улыбаться, в одно мгновение ставшая юной и беззащитной девушка поворачивается и уходит.
Малыш Дэнни молча смотрит вслед. Ему невыносимо грустно.
Он одержал еще одну победу.
Денис Литвинов
Автор о себе:
«Зовут меня Денис Литвинов, двадцати семи лет от роду. Живу в Новосибирске, в который попал из города Бийска по причине учёбы в университете. Работаю специалистом по диагностике высоковольтных линий. Весь тёплый сезон (с середины мая до середины сентября) провожу в полях, иногда захватывая даже и холодные времена года.
Сколько себя помню – всю жизнь читал, во втором классе прочитал даже полное собрание сочинений Булгакова, включая поэмы и письма (кто вот сейчас вспомнит, что всеми любимый «Иван Васильевич меняет профессию» – это результат творчества Михаила Афанасьевича). Без понимания, конечно, но всё же.
Не так давно в голову пришла мысль, что грамотно изъясняться я вроде умею и, повинуясь не столько даже желанию или конкретной мысли, сколько наитию, вбил в поисковике наивное «как написать книгу». В результате третьей ссылкой выскочил сайт «Школа вдохновения», где мною было обнаружено большое количество крайне интересных и полезных статей. Так я и попал на этот замечательный ресурс, как раз наткнувшись на писательский кейс «Что вижу, то пою», решение которого стало для меня первым опытом написания прозы. С той поры участвую во всех проводящихся кейсах».
Один день
Очередной порыв ветра ударил о вездеход, разбудив всех троих.
– Ёж твою медь… – ругнулся Паша и зашелся тяжелым сигаретным кашлем.
– Ну и холод… – добавил он после прекращения обычного своего приступа, приподнялся на локте и, открыв окошко, плюнул.
На всех троих – на него и на нас, еще носа не казавших из спальников, – накатила волна свежего утреннего воздуха.
– Паш, закрывай, – чуть гнусавым страдальческим голосом сказал Лёха. – И так холодно.
Паша захлопнул окно и снова укутался в спальник.
Было действительно очень холодно – в пять утра кончилась солярка в печке и температура воздуха внутри вездехода упала на пятнадцать градусов, остановившись практически на нулевой отметке. Шевелиться, а тем более высовывать из спальника что-либо, кроме носа, не хотелось, но за окном неумолимо наступало утро, да и мочевой пузырь уже начал бить тревогу. Прислушавшись к нему и к организму в целом, подумал: «Время, верно, часов шесть». Достал руку из тёплого, относительно уютного, кокона и попытался нащупать мобильник. Рука, слегка влажная после ночи, проведенной в спальном мешке, сразу остыла, но предназначение своё выполнила – нашла мобильник и сняла блокировку. Спросонья зрение фокусировалось долго, и я смог разглядеть цифры только через несколько секунд. Пятнадцать минут восьмого. Э-э-эх-эх-эх, пора вставать.
Чрезвычайным волевым усилием выдернул себя из спальника и напялил поверх футболки кожаную куртку, которая хоть и немного, но защищала от ветра, буянившего в степи последние несколько суток. В рюкзаке, в который я сунулся за щеткой и пастой, нашлась и шапка. Это хорошо. Ноги кое-как запихнулись в маслобензотермоводостойкие, но крайне неудобные сапоги. Вздохнув и заранее передернувшись от холода, который ждал на улице, я открыл дверь и спрыгнул на землю.
Ветер радостно встретил меня, обдул со всех сторон, поднял куртку, залез в рукава и пробежался по рукам, вцепился в незакрытые шапкой мочки ушей, нырнул в штанины длинных широких шорт и улетел дальше, забрав всё моё тепло и остатки сна.
Отойдя десятка на полтора шагов от вездехода, я избавился от проблемы, о которой сигнализировал мне мочевой пузырь. Между прочим, очень неудобно – справлять нужду на улице да еще на ветру. И, развернувшись, зашагал обратно по коротенькой прошлогодней траве.
Вездеход стоял белой махиной посреди степи, конца и края которой было не видать, лишь высоковольтная линия перечёркивала её, уходя вдаль и теряясь где-то за горизонтом. Рваные облака неслись по небу, то заслоняя, то открывая солнце, которое светило ярко, но бесполезно – тепла от раннего солнца было ноль. Из задней двери машины кряхтя выползал низенький и пузатый Лёха, экипированный в кофту и зимний тулуп. Я улыбнулся: в этом наряде он выглядел еще шире, чем обычно. Спустившись на землю, Лёха выругался и отправился от меня подальше – по другую сторону вездехода.
Дрожа от холода, я расковырял ледяную корку в умывальнике, сделанном из пластиковой полторашки и прицепленной за передний фаркоп, получил новую порцию бодрости и, обойдя нашего железного коня (на огромных резиновых колёсах, правда, ха-ха) заполз внутрь.
Все спальники, кроме моего, уже были засунуты под сидения, столешница выдвинута, и на ней стояла горелка с чайником. От огня было тепло и приятно. Время в тепле ускорилось: уборка ночных и утренних вещей, переодевание в рабочее, чай, хлеб с маслом и сыром, заправка печки и доливка в баки соляры из канистр, сборка приборов, калибровка. И, наконец, старт – наша машина тронулась в путь.
Пока мы завтракали, ветер нагнал туч и совсем закрыл солнце. Мелкая снежная крупа добавляла дополнительной унылости и так безрадостной погоде, началось однообразие трудового дня. Объектом наших интересов была линия электропередач, разделявшая собою округу. Провода над головой трещали от пятисот тысяч вольт и четырёхсот ампер электричества и звенели от порывов непрекращающегося ветра.
Занятие моё весьма простое: подошел к опоре ЛЭП, вставил железный электрод в землю, еще один чуть ближе к опоре, струбцину закрепил на большом анкерном болте, включил прибор.
Обед. Двадцать опор до обеда – неплохо, завтра, глядишь, и закончим. Снова чай, уже давно ненавистные доширак и тушенка, немного хлеба, пара кусочков старого, размякшего сала.
Небо почти чистое, редкие облачка с большой скоростью пробегают мимо и уносятся вдаль. Дождя нет – и то хорошо.
Лёха у нас тоже бегает с прибором, а Паша за рулём, всё курит одну за одной, курит, кашляет и плюёт в окно. Тоже цикл как у нас, только не рабочий, а курительный. От постоянных прикосновений к металлу мёрзнут пальцы левой руки. В карман её, в карман.
Рабочий день кончается в восемь вечера, итого пятьдесят три опоры за сегодня, завтра должны закончить и домой.
Кушать и на ужин доширак с тушенкой нет никаких сил. Выковыриваю из заначки последнюю банку сайры, хлеб с маслом, запиваю всё это кружкой очень сладкого чая, желудок доволен. Желудок вообще легко обмануть горячим сладким чаем. Даже если не ел пару суток, всё внутри успокаивается после дозы гринфилда или любого другого чая, хоть нури, хоть гиты, главное чёрного.
После ужина все укладываются, расчехлены спальники, расстелено лежбище, для трёх человек удобно и свободно, а вот больше – беда. И тесно, и не повернешься и воздуха меньше. Лёха достаёт ноутбук, Паша предлагает глянуть очередное детище воспаленного мозга ТНТ-шников. Нет, товарищи, это не для меня. Достаю «Преступление и наказание». Фёдор Михалыч всегда актуален и интересен. Перебираюсь на водительское, включаю свет над головой, вставляю наушники в уши. Правда, музыку не включаю, потому что на моём старом, потасканном телефоне её нет. Наушники немного приглушат звуки, а еще сам их вид избавит меня от внимания спутников.
Погружаюсь в чтение. Смех, музыка, гудящий ветер, всё это отходит на второй план, куда-то на задворки сознания, где мозг практически без моего участия раскладывает обрывки поступающих звуков в закутки памяти. Полчаса. Час. За окошком уже темно. Эх, Свидригайлов, что же ты творишь… Ну вот, револьвер взял Дуняшин… Поди, пристрелит ещё себя, не зря так вздрогнул, когда Раскольников его про самоубийство спрашивал... Конечно пристрелит, не первый раз же читаю.
Толчок в плечо.
– Мы спать.
Бурчу согласно:
– Главу дочитаю, и тоже лягу.
Ну вот, на завтра остались последних две главы и эпилог.
Ползу к своему спальнику, закутываюсь. Тихо шумит печка, ей вторит бесконечный ветер, тепло и сон разливаются по телу. Ленивые мысли перетекают из одной части головы в другую, мешаясь с грёзами и образами.
«Хорошо…»
Видение
Сегодняшнее видение было тяжелым, мутным и беспокойным, в бесконечной череде снов и пробуждений именно оно ввергло меня в состояние непонятной тревоги, смутного страха и растерянности. Светло-салатовые стены палаты, призванные успокаивать расшалившиеся нервы, навалились с тяжестью тысячестраничных талмудов белохалатных существ, живущих По Ту Сторону.
Начинаю снова впадать в забытье. Возвращаюсь в Наррентурм[1] моих мыслей.
Где я? Зима, ветер рывками, небо, готовое прорваться мокрым мелким снегом, дальние сопки в объятьях тумана или дымки. Ближе – берег, затянутое тучами небо передает свою серость и снегу, сливаясь с ним; местами не видно и той еле заметной кромки, которую почти всегда можно разглядеть. Деревьев по берегу почти нет, лишь вдалеке, в холмах чернеет не то перелесок, не то «язык» полноценной тайги. Какие-то строения, слабые следы людского присутствия. Мутное солнце пытается пробиться сквозь небесную марь.
Некоторое удивление: я ошибся? Снега не будет?
Холодно, пальцы рук начинают замерзать. Стою во льдах. Нагромождения обломков, прикрытых тонким слоем снега, тянутся на десятки метров. Это всё ветер, ветер. Это он создаёт стылые изломанные увалы: нагоняет еще незамерзшую воду на предзимний лёд, покрывающий кромку берега, а потом ломает его и выбрасывает на берег льдины, раз за разом нагромождает всё новые и новые куски, создавая мрачные суровые пейзажи. Это он выдувает весь снег, неся его по степи позёмкой, и останавливается, только запутавшись в могучих ветвях сосен.
Иду. Пещера… Нет, арка. Небольшая – метров восемь, и на входе сухие старые камни. Внутри всё глазировано тонкой коркой льда – это летняя влага, которая всегда собирается на стенах таких каменных нор. Ей некуда испариться. Из века в век вода будет скапливаться летом на холодных тёмных камнях, что бы зимой превратиться в лёд.
Что там, с другой стороны арки? Скала, кажется. Видно плохо: слишком ярко – то ли выглянуло солнце, то ли так чудится из темноты.
Чувство тревоги растёт, мышцы предплечий, кистей, пальцев начинают мелко дрожать, сердцебиение усиливается. Прочь, прочь из этой пещеры.
Воздух, скалы, снова причудливые нагромождения глыб. Только сила, их породившая, несоизмеримо могучей ветра, играющего со снегом. Чувствуется близость воды – на камнях зеленовато-рыжий налёт цветущих на влажной поверхности водорослей, оставляющих летом слой за слоем, высыхающих и вновь растущих под брызгами сильных волн.
Надпись. Кто-то был здесь? Может, и сейчас здесь? Семьдесят пятый год – сорок три года назад.
Снова буйство скал. Это уже другое место, другое. Небо расчистилось. Следующий день? Или середина дня? То было утро?
Сколько времени прошло? Полминуты? Всего-то? Сердце уже бухает, отдаваясь в перепонках реальным инфразвуком, дрожание пальцев переходит в мощный тремор всего организма, сознание мутнеет. Способность критично мыслить... Осталась? Сконцентрируйся, сосредоточься. Вон там, на скале маленький кустарник закрепился на самом краю, вопреки всем несчастьям этого места. Смотри на него, смотри, там рядом травинки, вроде полынь. Что еще это может быть?
Снова берег, хлипкие сосёнки, пустившие корни в трещины породы, в худую почву, выстраданную природой на этих камнях. И лежат стволы тех, кто не выдержал борьбы со средой. Или, может, других, кого выплюнули на берег холодные воды.
Только сейчас замечаю – внутри меня слышна музыка. Странная мелодия, подходящая для этого места, для моей тревоги, балансирующей на грани паники; мелодия, написанная будто десятками поколений, тысячами солнц, которые видели одну только неизменность этой суровой земли.
Невдалеке каменный гигант, который когда-то пытался выбраться из под земли, да так и застыл, успев выставить наружу лишь голову и тыльную сторону правой ладони. Указательный, средний палец еще остались, остальные осыпалось под неумолимой тяжестью времени. Так же, как и черты лица. Хотя нет: ещё можно разглядеть тяжелую надбровную дугу и тёмную щель глазницы.
Минута.
Сознание уже не способно выносить. Перед взором опять мелькают утёсы, объятые льдом, и люди-муравьи на фоне их угрюмой суровости. Последняя попытка вырваться из этой инфернальной спирали предстаёт ослепительным солнцем над белоснежной равниной замерзшей воды. Бухает сердце, накатывает приступ эйфории, неведанного торжества, но… Яркость света сменяется багровой зарёй, предвещающей страшные морозы, абсолютной бессвязностью, бредом, обрывками мыслей, ощущений, чувств.
Кричу, просыпаюсь в поту.
Снова вижу стены, ставшие в ночной темноте из светло-салатовых бесцветно-серыми.
Снова тревога.
Снова раскручивается очередная спираль видений.
Даша Миленькая
Автор о себе:
«Меня зовут Дарья. Я занималась писательством с раннего возраста, но тогда это было просто баловство. Теперь хочу сделать из своего хобби профессию, но для этого мне придется еще долго учиться и тренироваться.
Школу Вдохновения нашла случайно, когда искала для себя статьи, как правильно писать книги. Могу Вам сказать, я здесь надолго».
Портрет
Пластинка заиграла легкую джазовую мелодию времен моей молодости. В бокале у меня – крепкий напиток. Я делаю глоток, и жгучее тепло разливается по горлу. Все это на секунду возвращает меня назад – морское побережье, нет денег, нет врагов, но есть куча времени, чтобы нажить и то, и то.
Джейн входит в комнату. Я мельком оцениваю ее взглядом – все так же хороша, и возвращаюсь к мольберту перед собой. Он еще пуст, как пуста ее красивая голова.
– Мистер Джерад, они вернулись, – ее притворно злой тон, приготовленный специально для меня, всегда забавляет. Я бы и сейчас улыбнулся, если бы не ждал гостей.
– Пусть заходят.
Она кивает охраннику у дверей. Новому охраннику, который делает свою работу без страсти. Никогда не понимал таких – если уж и убивать кого-то, то делать это с наслаждением, а не из-за скуки. Хотя скука может подтолкнуть людей ко многим безднам.
Только открылись двери, как влетел крупный мужчина в военном обмундировании. За ним – точь-в-точь его тень – еще один, в официальном костюме. В таких ходят сердцееды, которые с утра не вспомнят имя девушки, лежащей рядом с ними. Но почему-то девушки все равно к ним возвращаются, раз за разом.
Я делаю первый мазок на холсте. Синяя краска ложится легко, а вот кисть от нее потом не отмоешь.
– Что это значит? – зло бросает солдат, но близко не подходит.
– Что конкретно? – я снова отпиваю из бокала. В памяти опять возникает образ: летнее солнце, и нагретое синее море.
– Вы говорили, что, если я помогу вам, вы не тронете их. Какого черта за ними тогда следят? – взбешен, точно взбешен.
Но меня больше это не зажигает. Теперь только истинная ярость пробуждает во мне азарт.
– Нет, я говорил, что, возможно, их не тронут, если вы сделаете все, как надо, – поднимаю глаза и вижу: тот второй, в костюме, не отводит взгляда от моих рук. – И, знаете, оказалось, что вы сделали не все возможное.
Мазок желтой краской, и вот уже на стыке с синей зеленеет граница.
– Вы сказали, чтобы я устранил офисный центр ваших конкурентов, и я это сделал. Что же мне нужно было сделать еще?
На миг посещает дежа вю, а потом понимаю, что просто подобные разговоры происходят часто.
– Да, вы молодец. Только мне как мультимиллиардеру от этих конкурентов ни тепло ни холодно. Но вы, действительно, славно поработали… Правда, это не имеет значения. Понимаете, пока вас не было, я понял, что очень хочу получить одну вещь из того здания. Видите ли, когда-то уничтоженный вами офис принадлежал моему, к счастью, ныне покойному деду. Он хотел передать дело сыну, но мой отец погиб при крушение на пароме, а я не был на тот момент подходящей кандидатурой на замену. Дед страдал, – красная краска ложиться сверху легкой штриховкой, – сходил с ума, и ему даже в голову не могло прийти, что внук в будущем превзойдет его любимого сына. И потому он забыл про внука и устроил в одной из комнат офиса место почитания дорогого покойника. Потом он, конечно, разорился, и здание пришлось продать. Дед умер, но это не важно… Так случилось, что большой портрет моего отца уцелел после всех ремонтов и перепланировок и до сих пор висит в одной из комнат этого офиса. Висел. И я хотел его получить. Вы могли бы заметить наше сходство, кстати.
Самодовольная улыбка отца на миг предстает перед глазами. Он всегда таким был, даже, когда возвращался из долгих командировок. Тогда я не понимал, почему деньги важнее меня. Тогда я не следил за курсом валют. Его логика была проста – любовь сына ты всегда вернешь, а вот потерянные копейки за нефть нет.
– Портрет?
– Да, портрет, который хорошо бы подошел к моей спальне, но о чем теперь речь. Слышал, все сгорело, – конечно, я шутил. Я бы повесил его не в спальне, а там, где нарисованные глаза родителя впивались бы в мои банковские счета.
Джейн закрывает глаза, когда солдат поворачивается к ней. Не может быть и речи об ее соболезновании.
– Горите в аду, если какой-то портрет вам дороже людских жизней, – наконец выговаривает он.
– Не просто портрет, он для меня дороже любого золота. Некая квинтэссенция того, чего я не имел в детстве. Внимание отца, – я отпил из бокала, – легкомысленная юность. Но я хочу, чтобы вы знали: я вас уважаю. Не часто встретишь людей, которые выполняют грязную работу.
– Это немыслимо. Откуда мне было знать, что он вам нужен?
Я отмахнулся от него рукой. Это уже несущественно.
– На вашем месте я бы поторопился к вашим родным, пока есть еще возможность. Время, знаете ли, быстротечно. Кстати, может, вашему сыну стоит узнать, что его мечты в один день разобьются о реалии жизни, потому что мы не всегда получаем то, чего очень хотим. Взять хотя вы мои желания.
– Вы не можете так поступить, я… я же сделал все, что вы просили, – его взгляд забегал по полу – разве для вас нет ничего святого? Это моя семья, я сделаю все, что угодно.
В моей памяти на горизонте, в закатных лучах солнца появился корабль. Маленькая чайка в огромном океане.
– Я прошу вас.
– Не стоит, для вас все уже решено. Я очень хотел этот портрет. Джейн, – я посмотрел ей в глаза – я же дал ему шанс?
Она не ответила, лишь посмотрела на солдата. В его глазах появилась надежда, как будто бы эта секретарша могла спасти чью-то жизнь. Во что мы только ни верим от отчаянья и безумия.
– Нет, не дали, вы с самого начала хотели их убить. Это был лишь ваш предлог, но почему? Что вам сделал мой сын? А моя жена? Они не претендуют на деньги и власть, они просто хотят жить. Пожалуйста, я сделаю все, что угодно.
– Выпейте яду, и ложитесь спать, – черная краска потекла, а я не успел вытереть разводы. – Видите ли, вы правы, я не дал им шанса. Но почему я должен был его дать? Вы правы, они ни на что не претендуют, но и ничего и не имеют. Вы достаточно обнимали своего сына? Достаточно целовали свою жену? Я не даю им шанса, но даю его вам. Бегите к ним, умрите вместе, и никогда не бросайте свое дитя.
Я видел, как подкосились его ноги, как забегали глаза. Он развернулся, чуть не толкнув того, что в костюме, буквально побежал к выходу. Охранник поймал мой взгляд и улыбнулся. Вот ведь идиот. Его тупая жестокость позорила меня. Когда он выходил вслед за гостями, я не смог скрыть жалость в своих глазах. Имея его жестокость и аморальность, я бы сотворил множество «шедевров».
– Джейн, Джейн, когда же к нам перестанут приходить такие глупые люди? Они совсем не умеют наслаждаться.
– Сэр, никогда не появиться тот, кто сможет делать это лучше вас.
Ее лестью разве что пол подтирать.
– Ты права, но должен же быть хоть кто-то, кто оценит всю иронию моих действий. Я даю им то, чего не было у меня – правду. Их лицемерие – будто бы они умрут за других, сделают все что угодно ради семьи – меня расстраивает. Пусть дадут волю эгоизму.
– Простите, сэр, но я не понимаю.
– Эгоизм – это всего лишь еще одна сторона инстинкта самосохранения. Он во всех наших словах, и лицемерие отрицать это. Когда мы просим кого-то остаться, мы делаем это ради себя. Когда встаем под пулю вместо другого человека, мы просто обеспечиваем себе хорошие проводы. Что в головах у таких людей? Разумеется, там проносится мысль – я должен защитить его. Но другая мысль задерживается там намного дольше – мне гарантировано место в раю. Если бы мой отец это знал, я бы не стал сиротой, – я улыбнулся. Джейн вышла из комнаты, оставив меня наедине с собой.
В моей памяти корабль несется к берегу, а дым из труб уносится высоко в небо. Я встаю с остывшего песка на берегу, и улыбка растягивает мне щеки.
Порой воспоминания – единственное, что у нас остается.
Svetika
Автор о себе:
«Я не писатель, а только учусь. J
Страничку школы нашла случайно: искала статьи о писательстве, и одна из них меня привела сюда. Зашла, начала читать и осталась. Поначалу только читала и копировала важное. А потом прокомментировала – и мне предложили зарегистрироваться ВКонтакте. И уж с этого момента активно присутствовала в сообществе.
Чтение постов и статей Школы вдохновения помогло, в первую очередь, тем, что я решилась начать писать. Мечтала об этом много лет, но была не уверена в своих способностях. А теперь записываю мысли не только в блокноте и на листках, подходящих для кратких заметок с идеями, названиями и поворотами сюжета. Теперь наконец пишу что-то цельное и связное.
После просмотра видео узнала про конкурсы и последовала совету Светланы – поучаствовала. J «Мужские игры» – рассказ, представленный на конкурс. А «Щука», возникшая в рамках тренажера Школы, доставила массу удовольствия в процессе написания.
Огромное спасибо вам, Дарья и Светлана, за тот позитив и поддержание уверенности в своих силах, которыми пропитаны картинки и тексты постов в сообществе».
Мужские игры
Поездка была запланирована давно, а снаряжение – подготовлено заранее. Поэтому мужчины без лишней суеты загрузили пикап, сели в машину и отправились в горы.
– ...И тут заявляется муж! – водитель Жанно, которого наняли в соседней деревушке Горбио, глупыми байками и манерой растягивать гласные невероятно раздражал и сбивал с мысли. А Жерару нужно было настроиться: как-никак выполнение самой ответственной части лежало на его плечах. Но как только прибыли на место, военная выучка взяла свое, и командир быстро нашел занятие для каждого.
Пока Жанно и Рауль перфораторами сверлили горную породу, Стивен, следуя за ними и орудуя трубкой из силикона, старательно выдувал мелкую крошку из отверстий.
– Полная фигня... И есть хочется, – пожаловался парень час спустя. Ему уже надоело изображать ветер, а от пыли глаза слезились, не переставая. Стивен не мог дождаться, когда начнется главное развлечение, ради которого едва удалось уговорить отца взять его с собой.
У Рауля от перенапряжения дрожали руки. Офисная работа отучила его от физических нагрузок. Мужчина давно избавился от пиджака и проклинал неудобные брюки. Урывками наблюдал за Оливье, из-за которого, собственно, и оказался среди незнакомых людей. Его друг детства с нездоровым блеском в глазах носился от бурильщиков к Жерару и вполголоса повторял: «Они еще у меня попляшут! Все узнают, кто такой Оливье Лакруа!». И Рауль, парижский клерк, так неудачно встретивший одноклассника, все больше убеждался – зря он ввязался в эту опасную авантюру.
– Под-наж-ми! – по-военному прикрикивал Жерар. Проходя мимо, отвесил сыну оплеуху, чтобы тот не отлынивал. Смерил взглядом столичного щеголя и сплюнул: – Как бабы, ё-моё!
Когда первая часть работы была закончена, он отогнал всех подальше, чтобы не мешались под ногами. А потом стал методично заполнять очищенные отверстия оранжевыми, похожими резину, кусками пентрита и хорошенько их утрамбовывать. Плотность взрывчатки в ямах была самой важной и опасной деталью плана, поэтому бывший военный никому не мог перепоручить эту задачу.
Пока он работал, другие с облегчением расселись неподалеку и стали обсуждать обычные футбол, политику и женщин. Голос Жанно и взрывы смеха отвлекали – выпитое прованское розé расслабило горе-взрывателей. А тут еще Оливье принялся донимать вопросами… Ему все не терпелось перейти к финалу и наконец доказать всем, насколько они были неправы. Жерар цедил ответы и с трудом сдерживал раздражение. Отработанным жестом он натянул провода между ямами и замкнул цепь. И от души понадеялся, что никто случайно не набредет на импровизированный лагерь. Посторонние только прибавили бы проблем: разбирайся потом с ними.
Приказав всем отойти на пятьдесят шагов и залечь за каким-нибудь укрытием, Жерар убедился, что рядом с эпицентром никого не осталось, и нажал на кнопку.
Земля содрогнулась, и отрывистое эхо взрыва несколько раз оттолкнулось от горных вершин. Испуганно вскрикнул Рауль, зашелся в восторженном крике Стивен, заставив отца поморщиться.
На конференции собрались ярчайшие умы и светила современной археологии. В соседнем зале была представлена экспозиция с находками профессора Оливье Лакруа: черепки от керамической посуды, кости животных, бронзовые наконечники и украшения. Это был его звездный час. Недавно открытое захоронение подтвердило его теорию о развитых бартерных отношениях в бронзовом веке.
Стоя на трибуне, Оливье зачитывал список благодарностей, когда из открытой папки выскользнул листок, который перед самым выходом на сцену ему передал ассистент.
Гербовая печать и гордые прописные буквы «ПОСТАНОВЛЕНИЕ СУДА» заставили на мгновение забыть о теме выступления. Пробежав документ глазами, ученый скривился. Пока он двигал науку вперед, эти крючкотворы времени даром не теряли. И, разумеется, штраф и предписание выписаны только на его имя, хотя к взрывчатке он даже не прикасался.
«И надо же было каменной глыбе свалиться и закрыть доступ именно к этому захоронению! Не понадобилось бы привлекать Жерара и компанию. Кто же знал, что взрывная волна аж до Горбио докатится! Отдавай теперь часть премии на установку разбитых стекол…» – с досадой подумал он.
Потом взглянул на незадачливых соратников, которые сидели в первом ряду, важно озирая окружающих, тряхнул головой и начал доклад.
Щука
Бабушка говорила, что мы с Дашкой часто присочиняем. А нам так нравилось. Подумаешь, чего на свете не бывает! Витька вон как здорово рассказывал про папку своего на рыбалке. Нам сразу захотелось посмотреть на улов…
А потом нас выследили в поле и загнали на обед.
– Мам, – говорю, торопливо хлебая суп, – представь: там карась, окунь и щука с вот такущими зубами!
Я даже палец уколола об ее зубы. До крови. Пришлось подорожник приклеить. Но про это не скажу. А то начнет охать и ахать и дома оставит.
Быстренько доедаем, и поскорей дальше играть. Подхватываю сестру под ручку и скачем на улицу. Летом в деревне так интересно! За день столько всего сделать можно: и в пруду искупаться, и венок сплести, а потом побрехаться с теть-зинкиной злой собакой. Или поменяться одеждой с Дашкой – нас все, кроме папы и мамы, путают. Весело!
А вечером мама зовет в дом.
– Чумазые какие, – сокрушается. – Сейчас пойду греть воду. А пока мойте руки и быстренько за стол.
Берусь за ложку и, ойкнув, ее роняю, заодно пролив кефир. Скоренько прячу руку за спину, но мама все равно замечает: палец опух. Тот, который щукой укушенный.
– Рассказывай! – еще не ругается, но у меня уже слезы на глаза наворачиваются. А вдруг палец отрежут?
Конечно, и про щуку, и про подорожник – все-все рассказываю.
– А еще мы в пруду купались и домики строили, – добавляет сестра. – И Ринка руками песок грязный месила.
Мама зовет папу, а он – свою маму. Ему, наверное, тоже страшно.
Бабушка что не расслышит, начинает переспрашивать:
– Чем ты палец уколола, Риночка? Дашка, разиня, а ты куда смотрела?
Тут и Дашка в слезы. И ревем с ней на пару. А родители обсуждают и советуются, что делать.
– Не надо ничего предпринимать, – успокаивает папа. – Подумаешь, палец уколола. Немного воспалилось. Обработаем зеленкой, и до свадьбы заживет.
– А если заражение? – заламывает руки мама.
Подходит ко мне, изучает уродливо распухший палец и выносит приговор:
– Ты как хочешь, а я везу ее в больницу.
«Поспешишь – людей рассмешишь!» любит повторять наш папа. Мамина поспешность, пока она помогает одеваться – я-то одной рукой не могу, – стоит мне любимых желтых носков и вырванных с корнем волос.
Дашка остается дома. Везет же ей: мультики посмотрит спокойно.
А в больнице вечером много людей. Нужно ждать своей очереди. У дяденьки на соседней скамейке щека разбита, и глаз заплыл. А у другого – нога перебинтована, и он хромает.
Мама не любит ждать. Она подходит к медсестре и что-то ей тихонько говорит. А тетенька в ответ только головой качает и показывает на раненых вокруг нас.
– Кругом бюрократия! – возмущается мама громко. – У ребенка может начаться заражение крови, а они бумажки заполняют и пьяниц латают.
Наверное, мамины крики хорошо действуют. Потому что скоро нас ведут в кабинет, где сидит очкастый доктор.
Доктор смотрит на нас через стекла большими глазами и предлагает мне лечь на кушетку. Заходит медсестра, с которой ругалась мама, и, обсудив что-то с врачом, садится рядом со мной. Прокалывает нарыв и потом чистит внутри, убирая желтую гадость. Очень щиплет, но я почти не плачу. Руку перевязывают. А потом делают укол, и совсем не в палец. Если бы знала, что будут уколы, ни за что бы не согласилась! Мама вытирает мне слезы, и мы едем домой. Глаза слипаются…
В воротах перед домом встречаем пьяного, как всегда, деда. Папка, который вышел нам навстречу, на него крепко ругается:
– Ребенка в больницу вот пришлось везти. А ты!..
– Я – родоначальник в этом доме! – бьет в грудь деда. – На заслуженном отдыхе. И про вас не забыл. Принес и вам бутылочку. Зинкина настойка домашняя. С ляд чем-то там... С лядником, вот.
Мама отводит меня в комнату, где уже спит Дашка. Я пристраиваюсь рядом и сразу засыпаю.
Утром палец уже нормальный. Только дергает немного.
А потом папа отвел меня к дядь Саше и отломал у сваренной в ухе щукиной головы тот самый зуб. Подпилил, просверлил, привязал на шнурке и сказал:
– Носи свой трофей. И науку помни – каково совать руки, куда не следует.
И легонько ударил по попе. Там, где болел укол.
Юрий Ташкинов
Автор о себе:
«Родился 11 апреля 1990 г. в городе Харцызск Донецкой области. По образованию – магистр аналитической химии и учитель химии. В 2012 г. окончил Донецкий Национальный Университет. Вокалист рок-коллектива, активный участник различных поэтических конкурсов и конкурсов рассказов.
Люблю читать фантастику и фэнтези, не представляю, что со мной случится, если вдруг сломается моя «читалка» – наверно, буду с собой возить на работу целый мешок с бумажными книгами. Любимые авторы – Стивен Кинг, Сергей Лукьяненко, Джон Толкиен (хотя на этом список прочитанного не заканчивается J ).
Где-то три месяца как стал слушателем курсов Школы Вдохновения, в частности – о создании мира за тридцать дней. Посетил вебинары, и теперь периодически заглядываю в группу ВКонтакте и на сайт, читаю полезные статьи.
Хочу выразить огромную благодарность нашим учителям – после пары месяцев «отсутствия Музы», у меня снова есть вдохновение, чтобы творить!
От рассвета до заката
Тьма. Такая липкая и непроглядная. Я задержал дыхание, чтобы не привлекать внимания. Но опять этот ужасный звук!..
ДОН-ДОН-ДОН!
Будто замогильный стон... Боже сохрани!
Я знаю, это он! Я давно знал, что моё время сочтено. Рано или поздно это должно было случиться. Но я же слишком молод... Ещё слишком рано!.. Протягиваю руки. Ладони обдает жутким холодом. По стене неуверенно ползут тени. Зажмурился – и снова раскрыл глаза. Нет, не показалось! Тянусь к нему. Мои руки трясутся. Зуб не попадает на зуб. А звук всё не прекращается.
ДОН-ДОН-ДОН!
Зажмуриваю глаза, чтобы не было так страшно. Но выбора нет – я должен к нему прикоснуться. Иначе это никогда не прекратится.
Или всё закончится плохо?.. ДОН-ДОН-ДОН!
Вытягиваю руку и касаюсь чего-то холодного. Боже, сохрани... ДОН-ДОН! Я не хочу!.. Я этого не хочу... Это всё не так! Это мне только снится!
– НЕ-Е-ЕТ! – кричу и вздрагиваю ещё раз, уже от своего голоса. Он звучит так противоестественно в этой тишине. Где из звуков только... Одно прикосновение – и долгожданная тишина. Но мерзко и противно, что я коснулся ЭТОГО.
«Вы уверены, что хотите отключить будильник?» – засветилась надпись на телефоне. Как же я ненавижу утро понедельника... Когда ты без работы и выходных нет совсем, каждый день нужно что-то делать, чтобы оставаться на плаву. Но находишь работу – получи понедельник в придачу, куда же без него. А сейчас отключили отопление, и в квартире так холодно, как не было в течение всей зимы.
«Вы 100% уверены, что хотите отключить будильник?»
Подтверждаю ещё раз. И можно еще пару минут полежать.
А вот теперь в самый раз – пора вставать. Глянул на часы – свят-свят! 09:20! Опоздал!
Одной рукой натягиваю трусы, другой выдавливаю зубную пасту из тюбика. Тёплая вода хоть как-то согревает руки. Почистил зубы. Хорошо, хоть брюки выгладил вечером и побрился!
Сел в левиокар. Пробки километровые и на всех ярусах. Как, интересно, жили наши предки, когда ездили только по земле, когда ещё не изобрели передвижение по воздуху левитацией? Хотя тоже мне, XXII век! Лучше бы учёные умы изобрели телепорт. Или метро построили. А они изобрели многоярусные пробки.
Час, другой, третий, а движение все никак не ускоряется. И только к часу наконец-то доехал.
Вероника Степановна укоризненно смотрит поверх очков.
– Юра, ты опять!.. Последнее предупреждение! Ещё одно опоздание – и можешь искать новую работу!
В наше время это почти расстрельная статья – увольнение. Работу днём с огнём не сыскать.
На столе лежит толстая пачка бумаг с заданиями на день. Множество маленьких липких листочков с номерами телефонов тех, кто звонил с утра, пока я стоял в пробке.
– Здравствуйте! Вы звонили! Ах, да, я Вам звонил в пятницу, у меня есть одно предложение для Вас...
...БЛА, БЛА, БЛА...
Хорошо, отошлю предложение на почту, обязательно обращайтесь, где Вы ещё найдёте...
Ну, вы в курсе, наверно, на вашей работе всё точно так же проходит. Говорят, что в XXII веке были заводы, на которых работали люди. А теперь работа на заводе – для роботов. А мы, те, кто не безработные, сидим по офисам, что-то продаём друг другу, предлагаем то, что произвели роботы.
В офис зашёл парень. В целом неплохой, но коммивояжер. Постоянно к нам заходит и что-то предлагает.
– Уникальное предложение! Путешествие прямо сейчас! От профессора Доррингтона, изобретателя машины времени и бесконечной жвачки!
– Нам ничего не нужно!
– А Вы только попробуйте! Совершенно бесплатно! Потом отказываться будете, если не понравится!
Прикоснулся...
...и оказался в лесу. Кроны дубов шелестели под порывами ветра-дикаря. Солнце в зените. Пахнет мхом и немытыми телами дикарей, которые окружили меня со всех сторон. Вдали кукушка подала голос и замолчала. Хорошее предзнаменование – лучше некуда!
– Меня зовут Юра! – говорю, рассматривая лещину. Маленькая белка пробежала по моей ноге и сорвала орешек с куста.
Дикари наотрез отказались отвечать на приветствие. Только замахали дубинками и на своём что-то зарычали. Но постепенно мы присмотрелись друг к другу и наловчились жестами общаться. А они неплохие парни. Только духов грозы боятся и соплеменников иногда едят.
Показываю жестом – пора, мол, обедать. Полвторого, обеденный перерыв. А я из-за того, что проспал, даже яичницу с утра не пожарил. А вождь протянул дубинку и показывает – давай, убивай лань или зайца да обедай.
Гонялся я за зайцем несколько часов. Никогда не думал, что заяц – такое проворное животное. А пауки – хитрые, хоть и маленькие. Нашим бы гаишникам в засаде поучиться у них. Тех, что плетут козни, с полосатыми жезлами видно, за три версты. А это маленькое, с виду безмозглое существо сплело такую сеть, что я влетел в неё, даже не заметив.
Я подался вправо – заяц скрылся за кустами. Я за ним, продираясь через куст орешника. А ветви царапают – ничего страшного, шрамы украшают мужчину. Залез под куст – а мохнатого уже и след простыл.
– Вот ведь скотина лопоухая!.. – закричал так, что спугнул стайку перепелов.
Я устал и совсем потерял надежду пообедать. Сел на землю. Оглянулся – тишь и простор. Свежий воздух. Птички поют, цветочки цветут, деревья растут... Куда ни опусти взор – зелень, благодать... Но жить в моё время – тоже неплохо! Да, офис, да, однообразие. Да, задымленный город. Да, многочасовые пробки. Зато еда не убегает из холодильника.
Кричу в пустоту, даже не надеясь, что кто-то услышит:
– Дима, верни меня обратно!
– У тебя демоверсия. Возращение домой только в полной версии!
В общем, подписал договоры. Заплатил, сколько с меня потребовали. Домой возвращался на автобусе – пришлось переписать на коммивояжера машину и все деньги отдать. И почти всю одежду снял, чтоб расплатиться. Но выторговал у него скидку, а то пришлось бы дом закладывать.
Жена встречает со скалкой.
– И где ты шлялся?! И почему в таком виде?!
– Не поверишь...
И выложил ей всё, как на духу.
– Не поверю. Небось опять с друзьями пил? Или в казино ходил опять? Или женщина?!!
– Прости, дорогая...
Мне всегда казалось, что я придумываю правдоподобные истории. Почему жена не верит в сказки? Надо было брать в жёны эльфийку...
Ирина Хмарина
Автор о себе:
«Зовут меня Хмарина Ирина (в некоторых кругах известна как Crazy))).
Писательского опыта никакого, зато читательский вполне себе внушительный. J Читаю всю жизнь, люблю разные жанры – детективы, романы, но особенная моя любовь — фэнтези.
Писать хотелось с детства, но... Постоянно останавливал страх... недостатка знаний. Боялась написать глупость, потому читала, читала и читала... Пока не попала в «Школу вдохновения». Даже не помню, когда и при каких обстоятельствах я оказалась в группе, скорее всего чисто случайно, и долгое время просто «мимокрокодила». Потом стала всё чаще заглядывать туда. Потом за компанию поучаствовала в кейсе... тренажёре... ещё одном кейсе... И поняла, что писать надо!
Очень грамотные мотивирующие посты Школы заставляют по-другому взглянуть на, казалось бы, очевидные вещи. О том, что, если хочешь успеха — работай. Если хочешь писать — пиши. Хочешь писать хорошо — пиши больше. Всё это я осознавала и раньше, чего ждала? Наверное, вдохновения!))) «Школы вдохновения»! Так что, спасибо, что вы есть!»
Андромеда в тумане
С утра день у Васьки как-то не задался. Хлопнув дверью и пожелав напоследок "упиться до кондрашки", укатила к маме жена Танюха. Пойми этих баб! Чем тут упьёшься-то, когда всю самогонку, стерва, в канаву вылила! И, главное, с семи часов нудеть начала. Про Васькину никудышность да про жизнь свою непутёвую. А она-то красавица – и полдеревни бегало, и мама говорила... А главное, вот как назло, всё монотонно так, ритмично... Каждым словом не только не прогоняя сладкую дремоту, а, наоборот, будто засупонивая её вокруг Васьки ещё сильнее.
"Кадансирует", – всплыло вдруг в Васькиной голове голосом Аркадия. Умный он мужик, Аркадий. Профессор бывший. Бывало, встретятся случайно в гараже, хлопнут по маленькой (исключительно для разговору!), и давай Аркадий свои мысли выражать. И словечки эти умные так из него и сыплются, ну чисто горох! "Я, ведь, говорит, Василий, не ради пьянства употребляю, а в качестве стимулятора мозговой активности!" Потому как без неё, активности этой, что-то там у Аркадия не складывается. Является она, вишь, незаменимой в его жизни компонентой! От пропасти она его уберегает! Вот, какой умный мужик! И так загипнотизирует Ваську своей активностью, что домой он потом приходит еле живой от усталости.
Оно и вчера ведь так же. Танюха пошла грядки в огороде подтяпать, а Васька во двор отправился, сарай подгораживать. А Аркадий за забором яму выбучивал. И как-то сама собой речь о планетолётах зашла. Аркадий увидел, как Васька с сараем возится, яму свою бросил и скорей к нему — помощь не нужна, мол? Васька ещё оглянулся ненароком — не видит ли Танька? Взъелась чего-то она на Аркадия, сказала, чтоб духу его во дворе не было, иначе, грит, тяпку ему об хребет сломаю! Баба, ну что ты будешь делать! А Аркадий, святая душа, тут как тут.
– Что, – кричит, – Василий, ваш понедельник тоже в субботу начался?
А Васька что? Суббота, говорит, она и есть суббота, чего тут выдумывать? Даже день так специально называется, когда все на уборку выходят — субботник!
– Э-э-э, брат, – говорит Аркадий, – да ты, похоже, совсем с братьями Стругацкими не знаком?
– Не знаком, – отвечает Васька, – что ещё за братья? Точно у нас таких на селе нету. Песковы есть, Коровины вон, Сашка с Севкой, да Криворучко ещё. Стругацких никаких отродясь не бывало. Или, может, в гости к кому приехали?
Аркадий только руками всплеснул. Что же ты, говорит, Василий, такой необразованный! Ну ничего, сейчас я тебе краткий обзор сделаю!
И как сделал, как сделал! И про понедельник этот субботний, и про планетолёты, и про Андромеду ещё какую-то в тумане. Еле запомнил, название-то ишь, мудрёное. Васька ж тоже не дурак – что, его мозгам активность не нужна? Ясное дело, нужна.
– Многие критики сравнивают Стругацких с Ефремовым, но я решительно с ними не согласен. Потому что, видишь ли, Василий... – Тут и у Васьки туман перед глазами поплыл, ровно, как у Андромеды той. Стало совершенно понятно, что без пол-литры тут не разберёшься. Известное ведь дело – на сухую такие вопросы не решаются! Слово за слово, сами не заметили, как и ночь наступила. Еле-еле до кровати добрёл. Сарай, правда, не успел подгородить. Оттого, видно, Танька и взъярилась.
Увидала, что каданс её никак на Ваську не действует, аж с ритма сбилась. И давай визжать:
– Ты в зеркало на себя глянь, ирод! Настоящий бабай, детей тобой пугать пора! Да чтоб ты до кондрашки допился, может, тогда ум появится!
"Чтоб ты понимала в умах... – тоскливо подумал Васька и поглубже зарылся в подушечку. – Когда ж ты от меня отклепаешься...".
Тут голос Танькин до самой высокой ноты дошёл и сорвался, видать. Постояла она, глазами похлопала и (все ар-гу-мен-ты исчерпав, ага!) перешла в рукопашную. Хлопнула пару раз Ваську полотенцем в спине да на улицу выскочила, только дверь о стенку грохнулась. Наступила блаженная тишина. Васька приподнял с подушки голову. Стараясь двигаться осторожней, дабы не будить спящее до поры похмелье, побрел к зеркалу. А может, и права Танюха? И правда, какой-то вид помятый... Мешки под глазами. Щетина уже почти бородой стала. Пора, наверное, завязывать... Точно, пора!
Сейчас вот сарай догородить, Танюха увидит – сразу оттает. С тем и вышел во двор. А там за забором, на улице, Аркадий с таджиком каким-то беседует. Увидел Ваську, обрадовался.
– Василий, – кричит, – а я тут христианизирую, видишь ли. Святую веру православную в мир несу!
Ну, разве тут пройдёшь мимо? Вера же! Бог – он ведь не Танька, видит, что с самыми благими намерениями Васька из дому вышел!
"Всё, решено! С завтрашнего дня точно завязываю!"
Митрываныч
В последнее время приближение весны для Митрываныча сулило только неприятности. Кости болели еще сильнее. Звенело в ушах, зудело в носу. Будто старый Митриванычев организм не знал, что весна сулит обновление и новую жизнь, а продолжал потихоньку дряхлеть и разваливаться.
Да, был он стар, почти совсем седой и полуослепший. И слух уж начал подводить. Эх-хе-хе... Кряхтя и охая, Митрываныч слез с дивана и, прихрамывая, отправился завтракать. Каша... Опять эта каша, будь она неладна! Совсем Ксюха озверела со своим постом. Пожевав ненавистную крупу, Митрываныч призадумался. Сходить, что ли, на улицу? На других, как говорится, посмотреть, да себя показать. Хотя кому там уж показывать-то? Но надо пойти всё ж. Солнце, вон, выглянуло. Весна...
А весна на улице прямо кричала о своём приближении. Чирикала радостно с воробьями, обдувала лёгким ветерком и вовсю поливала с крыш подтаявшими сосульками. Капля упала прямо Митрыванычу на нос, и он недовольно встряхнулся. Сосед, похоже, шашлычок затеял. Наверное, праздник какой. Сходить, что ли, к соседу? Авось и его угостят по доброй памяти. Сколько ж можно, на каше-то?
Эх, тепло уже совсем...
Недалеко благим матом заорали коты. Вот ещё радость! Опять сбегутся со всех дворов к Муське Ксюхиной. Завела новую игрушку и нянчится. Эх, молодёжь... Хотя и сам он в прежние-то времена!.. Выйдет на улицу, тряхнёт рыжим чубом и вперёд, не оглядываясь, гордо. От девок отбоя не было. Тут ведь главное – цену себе знать. Сами прибегут, да ещё и драться будут. Эх, была жизнь! Мечтательно зажмурившись и повернувшись ближе к солнышку, вспоминал он те времена, когда был он ещё совсем не Митрыванычем, а просто Митькой. И легко покорял сердца (да и не только) всех соседских красавиц.
– Митрываныч, ты где? Обедать пора!
Ксюха. Думает, прям сейчас он так и бросится на зов... Обедать! Снова каша. А если повезёт, кусочек постной курицы. Тьфу! Митрываныч демонстративно отвернулся от двери. Но на всякий случай прислушивался.
– Совсем что-то чахнет старичок наш... Митрываныч, где ты там? Иди скорей, я вот тебе рыбки свеженькой купила!
Рыбки? Ну, так это же совсем другое дело!
И, прижав уши и осторожно ступая, чтобы не попасть поседевшим и порядком поредевшим рыжим хвостом под весеннюю капель, Митрываныч поковылял к дому.
Просторы Вселенных
Иногда мои странствия напоминают мне свидания-пятиминутки. Когда вглядываешься в лицо каждого следующего претендента и мучительно пытаешься понять – он это или нет? Твоя судьба или простой прохожий? Порой ответ приходит сразу. А иногда очень трудно разобраться в себе. И каждый раз пробуждаясь в очередной вселенной, первое чувство, которое я испытываю, – надежда. Когда, вглядываясь в глаза-звезды нового мира, я спрашиваю про себя: «Это ты?».
***
Минипорт перенес Роса на первый этаж Центра Распределения. Сегодня подошел к концу его адаптационный период, а значит, он стал полноправным звеном в команде пилотов. Как лицензионный дроид-пилот, по завершению адаптации, Рос имел право на три вещи – на собственный корабль, собственного носителя и полное восстановление, если таковое потребуется. Корабль он уже выбрал – юркий, маневренный АСХ 12, оптимальный для начинающего пилота-одиночки. Осталось получить носителя – и вперед, к выполнению назначенной функции.
Стоя в прозрачном подъемнике, несущем его на самый верхний уровень, Рос прокручивал в голове рекомендации, полученные напоследок от своего Основного Создателя.
– Правильный выбор носителя чрезвычайно важен. Помни, что полное восстановление ты получишь лишь однажды, и от этого выбора может зависеть его возможность вообще. В то время, когда наши космические корабли бороздят просторы Вселенной, там, на этих просторах, мы можем столкнуться с чем угодно. Были случаи, когда дроид остался без корабля в открытом космосе и добрался до ближайшего Центра Восстановления исключительно благодаря правильно подобранному носителю. Поэтому я бы порекомендовал тебе взять цитокалаха. Он способен на максимальный выброс энергии при минимальном потреблении и способен обходиться без кислорода в течение тридцати оборотов.
Рос не хотел подвергать себя безосновательному риску, поэтому собирался последовать этому мудрому совету. Он в полной мере ощущал ответственность, которую получил с того мгновения, как сделал первый вдох. Выпуск лицензионных дроидов продолжался лишь на Кроне и малыми партиями. Крон же являл собой древнейший оплот цивилизации дроидов. Их раса уже давно и прочно доминировала во всей галактике, и они продолжали осваивать новые территории. На момент начала функции Роса, дроиды колонизировали 543 планеты, что составляло бесспорное преимущество над остальными расами. И это преимущество они получили только благодаря правильному командованию и четкому выполнению возложенной на каждого функции.
Возле выхода из подъемника Роса уже ждал невысокий темноволосый дроид, который представился Мастером Раздачи и предложил пройти за ним. Помимо двух основных, он имел еще две дополнительные руки.
– Так удобнее, – объяснил он, заметив интерес Роса. – Порой у меня столько работы, что я начинаю подумывать о дополнительной голове. Шутка, конечно! – рассмеялся он. – Пойдемте, я покажу вам несколько видов, чтобы вы смогли оценить каждого из них. Но если у вас есть уже какие-то предпочтения, скажите мне и мы не будем тратить время.
Рос был создан совсем недавно, поэтому часто не мог понять, когда собеседники с ним шутят. Оставив шутку без ответа, он сразу перешел к делу.
– Да, мой Создатель советовал мне остановиться на цитокалахе. Не вижу смысла смотреть других.
– Это разумный совет. Ваш Создатель, вероятно, специалист? Как его имя?
– Мастер Лерой.
– О! Так вы созданы Лероем? Вам очень повезло, он лучший дроид в своей функции! Что ж, цитокалахи находятся в самом конце демонстрационного зала, поэтому вы все равно увидите остальных. Идемте! – И, с удивительной для его невысокого роста скоростью, Мастер Раздачи зашагал по коридору.
Посмотреть там, действительно, было на что! Демонстрационный зал представлял собой огромное помещение с несколькими рядами больших стеклянных кубов, в которых безучастно замерли самые разные существа, какие только можно себе представить, по одному в каждом кубе. Носителями становились лучшие представители завоеванных цивилизаций. Каждый претендент проходил многочисленные тесты, поэтому можно было с уверенностью сказать, что в здесь находились самые отборные образцы.
– Вот, обратите внимание, – легги, – тараторил Мастер Раздачи. – Легко идут на контакт, неконфликтны и требуют совсем небольшого количества сфакса. Вы ведь знаете функцию сфакса? Каждый биологический вид получает его в равных дозах для подавления ненужного мировосприятия.
– Почему же вы не ставите им чип, как рабочим? – поинтересовался Рос, разглядывая синее антропоморфное существо через стеклянную стену куба.
– Из-за их прямого назначения, мой друг! Все проводимые опыты подтверждали, что любой чипированный носитель после внедрения теряет большую часть своей функциональности и гибнет гораздо быстрее. Поэтому, пока мы продолжаем давать им сфакс. Но мы работаем над этим, да-да!
Похоже, это была любимая тема Мастера Раздачи. Размахивая четырьмя руками, он не замолкал ни на секунду:
– Здесь у нас харисы, серты, грхонги... А! Вот интереснейший экземпляр, – он остановился у одного из кубов, за которым безучастно стояло чудное существо.
У существа было не меньше двенадцати конечностей, две из которых, по-видимому, заменяли ему руки. Монстр возвышался над дроидами, как башня, раза в три превышая каждого из них. Глаза его непрерывно вращались, время от времени становясь абсолютно белыми, будто он смотрел внутрь себя.
– Это хлад, – нежно произнес Мастер Раздачи. – Самый сильный представитель из известных нам цивилизаций. Вы только посмотрите на его стойку! Если он зафиксируется всеми конечностями, его не сможет сдвинуть с места ничто! Кроме, пожалуй, нейтронной бомбы, – хохотнул он и тут же помрачнел: – К сожалению, нам придется вывести их из списка вероятных носителей... Слишком велик процент выхода хладов из-под контроля. Пострадало несколько дроидов, поэтому – увы... А здесь, посмотрите... – и, позабыв о существе, которым только что любовался, он побежал дальше, перечисляя все новых и новых представителей, когда-то населявших вселенную, цивилизаций.
Вдруг, Роса будто толкнули в спину, и он резко остановился. Что-то... Какой-то зуд или звон на уровне ультразвука мешал ему идти дальше. Он закрутил головой, пытаясь определить источник помехи.
– В чем дело? – оглянулся Мастер Раздачи. – Почему вы остановились? Хотите рассмотреть получше лиенуса? Я бы вам не советовал, он не пригоден для пилота. Потребляет слишком много энергии.
– Что это за звук? Вы слышите? – Роса начинало тихонько потряхивать, словно тело тянуло его куда-то в сторону. – Вот опять! Что это?
– Ничего не слышу. Здесь всегда тихо. Сфакс полностью всех контролирует, не волнуйтесь! Наверное, это у вас с непривычки.
Рос внезапно понял, что должен, просто обязан свернуть вправо. Да если он этого не сделает, ему останется только немедленно прекратить свое существование! Он развернулся и почти побежал в сторону звука.
– Куда вы? – удивленно закричал ему вслед Мастер. – Цитокалахи совсем в другой стороне!..
Но Рос уже понял, куда его так тянет. Словно ударившись о стену, он затормозил у одного из кубов и медленно поднял взгляд на его обитателя. Сквозь стеклянную стену на него смотрел... дроид. Ошибки быть не могло, во вселенной не было существ, полностью копирующих их вид. По крайней мере, до сегодняшнего дня о них ничего не было известно. Выглядел он немного странно, но, несомненно, это был дроид. Невысокий, бледный и почему-то в костюме, похожем на те, в которых исполняют свою функцию дроиды-подводники. Но он точно не подводник – ни перепонок между пальцами, ни встроенных жабр не наблюдалось. К тому же волосы... У подводников их не бывает, а у этого торчат во все стороны, как колючки. Рос потрясенно смотрел на стоящего за стеклом представителя своего вида. Как?.. Почему он там?..
– Если бы я не знал, то ни за что не поверил бы, что вы пилот! – шумно дыша, рядом остановился Мастер Раздачи. – Вы получили отличные ноги, невозможно угнаться!
– Почему? Почему дроид в кубе? – Перебил его Рос. – Даже если бы это было разрешено Советом, дроид не способен стать носителем, он предназначен только для собственного внедрения!
– Нет, что вы, нет, нет! – замахал всеми четырьмя руками его собеседник. – Это не дроид, конечно нет! Удивительно схожий с нами биологический вид, но, хочу вас заверить, – абсолютно естественного происхождения. Его обнаружили в криокапсуле в созвездии К-60. Неизвестно, с какого времени существо там находилось, но, судя по тяжелому пробуждению, довольно давно. Сначала его приняли за дроида, ведь сходство просто поразительное! Но быстро поняли, что на нем нет и следа клемы. Его доставили сюда, и, после тестов, мы окончательно убедились, что это полная живая копия дроида. Возможно, он последний из своего вида. Хотя, почему он? Она. Это ведь самка.
– А вы не пытались узнать что-то о его виде от него самого?
– От нее, – поправил Мастер. – Конечно же, пытались. Но, вероятно, слишком длительное пребывание в криосне не прошло для нее даром. Она совершенно асоциальна. Мы даем ей сфакс, как остальным, но не можем понять, какое действие оказывает на нее препарат. Видите ли, она всегда ведет себя одинаково. Если не спит, просто сидит и смотрит. Сломать блок ее памяти нам тоже не удалось. Как будто в голове у нее сплошная темнота – ни мыслей, ни чувств, ни памяти. Ничего! Из-за этого невозможно определить ее качество. Сможет ли она вообще стать носителем? Вряд ли. При следующем собрании Совета Мастеров будет решаться вопрос о прекращении ее функции. Ну что же, идемте, я покажу вам цитокалаха.
С этими словами он развернулся и пошел прочь. И потому не увидел, как существо, удивительно похожее на дроида, подняло голову и в упор посмотрело на Роса. Затем опустило взгляд и обессилено рухнуло на пол, где, скрестив ноги, застыло в странной позе, словно изваяние.
– Я возьму его. – Словно через силу выдавил Рос.
– Что? – обернулся Мастер.
– Я возьму его носителем, – повторил Рос, указывая на существо.
Мастер медленно пошел обратно, недоверчиво, с ужасом глядя на молодого пилота.
– Я, наверное, неправильно вас понял... Вы сказали, что хотите взять это, – ткнул он пальцем, – в носители?
– Да, – Рос и сам не понимал, что творит. – Да, именно так.
– Но зачем?! Почему именно он? То есть, она? Вы отдаете себе отчет, что можете утратить себя после первого же выхода из строя только из-за этого существа, которое даже невозможно толком протестировать?
– Да! – К Росу наконец вернулась твердость духа.
Его мозг, созданный для поиска оптимальных и логичных решений, в конце концов, подобрал верный ответ. Он понял, почему собрался совершить такой дикий, на первый взгляд, поступок. Один из основных законов, заложенных в каждом дроиде при его создании, гласит: «Дроид не может причинить вред другому дроиду и не может не оказать помощь, если его бездействие способно повлечь выход дроида из строя». Все уверения Мастера Раздачи о принадлежности существа к другому виду не убедили Роса. Он видел перед собой дроида. Он был обязан помочь. По крайней мере, сам он думал именно так.
– Да. Я имею право выбрать любого носителя из тех, что выставлены здесь. Я выбираю этого.
***
Я облегченно выдохнула. Фокус, который я называла «лассо» был довольно простым, но требующим большого запаса энергии. Подчинить себе жертву в принципе тоже не трудно, для этого существовало несколько проверенных способов. Однако сделать это настолько мягко, чтобы она, жертва, ничего не заподозрила, можно было лишь с помощью «взгляда удава». В идеале желательно, чтобы пойманный сам нашел объяснение своим поступкам, какими бы бредовыми они ни были. И вот здесь-то и крылась самая большая опасность. Ведь, как ни крути, дроид все же скорее машина, чем живое существо, и как на него подействует Магия Живых, предсказать было невозможно.
Пошла вторая неделя моего пребывания в мире дроидов – в мире бесконечных войн. Регенерация полностью завершилась несколько дней назад, и пора было выбираться из этой кунсткамеры. Сделать это спокойно и без лишнего шума можно было лишь в качестве носителя, но, как назло, за четыре дня носитель никому не понадобился. Поэтому все, что мне оставалось, – это день за днем прокручивать в голове информацию, которую я получила вместе с энергией нового мира и пытаться додумать то, что осталось неизвестным.
Пробуждение в новом мире было одним из самых кошмарных. Две вселенные, будто, не могли поделить меня между собой и тянули в разные стороны, то разрывая на части, то снова склеивая, как придется. Такое редко случалось – в основном я просто просыпалась в новом мире, наполненная энергией до краев. Но иногда пробуждение было болезненным. И на этот раз все было хуже, чем прежде. Наверное, именно это и чувствует ребенок, когда появляется на свет. Боль, страх и невозможность хоть как-то повлиять на происходящее. Сколько времени продолжалась эта борьба, я не знаю, но мне она показалась вечностью. Но, все же, в какой-то момент новый мир начал потихоньку отвоевывать меня у старого.
Сначала вырвалась рука. Правая.
(Сейчас, сидя в стеклянном кубе в Центре Распределения, меня даже веселила мысль о том, как, должно быть, забавно в тот момент я смотрелась со стороны, не имея никаких чувств, кроме желания что-нибудь ухватить. Девочка-рука. Н-да. А тогда мне было не до смеха...)
Затем «появились» уши. Звуки, самые разные, обрушились резко, будто кто-то повернул тумблер. Голоса. Несколько.
– …лучше зафиксировать...
– …неизвестно, что...
– …дроид... остался без носителя...
Чье-то шумное дыхание рядом.
– Эй, отпусти!
Ага, сейчас. Простите, у этой руки нет хозяина.
– А-А-А-А-А!!!
Вот и голос. Надеясь, что крик поможет мне избавиться хоть от части этой сумасшедшей боли, я орала без остановки.
Осязание медленно возвращалось, а боль отступала волнами. Что-то впилось в руку.
– Сейчас вам станет легче.
И правда, стало. Только ненадолго. И накрыло с новой силой.
– …не действует...
– …странно...
– ...что с ним делать...
С кем «с ним»? Почему «с ним»? Я что, мужчина?.. Да быть того не может! Мое тело ни разу не менялось! Разве такое возможно вообще?! Я наконец заставила себя заткнуться и только со свистом втягивала воздух. Вернувшееся зрение поприветствовало яркой вспышкой света, и я тотчас зажмурилась. Подождала пару секунд и снова приоткрыла глаза. Я лежала на полу в небольшом помещении, а рядом стоял на коленях и серьезно меня разглядывал какой-то человек в синем костюме.
До меня даже не сразу дошло. ЧЕЛОВЕК! Действительно и несомненно – настоящий человек!.. Я таращилась на него, как подросток на Деда Мороза: вроде, и вижу своими глазами, но поверить не могу... После череды безликих миров, куда меня заносило последние несколько раз, встретить обычного человека оказалось безумно приятным событием.
Человек тем временем зачем-то оттянул мой воротник, затем обернулся и скомандовал:
– Надо поместить его в куб для носителей. Это не дроид.
Я выглянула из-за его плеча и обнаружила еще нескольких представителей этого мира. Все они были людьми. По крайней мере, казались ими.
– Капитан, вы уверены? – переспросил один из них. – Если это не дроид, то кто же?
– Надеюсь, скоро мы это узнаем. Вот, сам убедись, – и «синий» капитан довольно невежливо ткнул пальцем в мою шею.
Чувствуя себя редким экспонатом в музее древностей, я настороженно наблюдала, как каждый по очереди наклонялся и разглядывал меня, особое внимание уделяя шее. Судя по всему, народ убедился в моем нечистокровном происхождении, потому что выражение лиц каждого с доброжелательного сменялось на брезгливо-недоуменное.
– Видите? – спросил «синий». – У него нет клемы!
– Но ведь это невозможно! Откуда же он?
Отсутствие неизвестной мне клемы, по-видимому, опустило меня в глазах аборигенов ниже некуда. И спросить меня саму о моем темном происхождении никто не догадался. Да и что бы я сказала? «Здравствуйте, я из другого мира и теперь буду жить у вас?» Нет уж. Пробовала как-то, больше не тянет. Помолчу пока.
Как выяснилось, сомневалась я не зря – меня окружали не люди. Раса биологических роботов, искусственно выращиваемых такими же роботами, полностью исключала потребность женского пола. Они называли себя дроидами и появлялись на свет уже вполне сформировавшимися взрослыми особями. Росли, как рассада на грядке, получая питание и другие необходимые вещества через специальную трубку, присоединенную к шее в том месте, где у обычных людей расположена сонная артерия. А после отсоединения трубки, то есть «рождения» нового дроида, у каждого из них оставалась особая метка – клема. Вот этой-то важной детали у меня и не было.
Путешествие высосало из меня всю энергию. Ее хватило лишь на преодоление языкового барьера. Во всех остальных смыслах я чувствовала себя младенцем. И пальцем не могла пошевелить. Все, на что я была способна, – это лежать и разглядывать обстановку и столпившихся вокруг меня людей.
Куда же меня занесло на этот раз? Кажется, мы не на земле. Какой-то корабль. Или подводная лодка. Все вокруг сверкает, как в операционной. Чисто, стерильно. Бело. По-другому не скажешь. Белые стены, белый пол. Белые люди, кроме капитана в синем. Я скосила глаза и увидела в полуметре от себя предмет, никак не вписывающийся в обстановку тотальной стерильности, царящей вокруг. Какой-то железный грязный гроб, облепленный странными наростами, как дно лодки ракушками.
«Криокапсула», – мелькнула мысль. Я начала потихоньку тянуть энергию из людей и пространства, поглощая вместе с ней нужные знания. Пожалуй, если оставить меня в покое на несколько дней, никакие ответы мне не понадобятся – мозг получит их сам. Проблема в том, что нескольких дней эти милые люди могут мне и не предоставить. Выкинут за борт – и будь здоров! Однако мне повезло. В одной из стен открылся проем, и оттуда появилось удивительное нечто. Было оно под два метра ростом и напоминало огромную рыжего цвета копну сена с ручками. И этими длинными, розовыми, нежными на вид, ручками, существо подняло меня с пола и, держа перед собой, куда-то понесло. Я все еще не могла шевелиться, поэтому видела только проплывающий надо мной белоснежный светящийся потолок. Существо донесло меня до прозрачной коробки, куда и сгрузило, прямо на пол, как ненужную ветошь. Что ж, по крайней мере, я получила, что хотела. Меня оставили в покое.
Спустя сутки (как показалось) я смогла сесть. За это время меня только однажды навещал знакомый копнообразный тип. Принес коробочку с, неприятной на вид, серой субстанцией. Я уже знала, что это местная еда, которую, после недолгих раздумий, решила применить по назначению. Что-то другое мне вряд ли предложат, а лишний запас энергии не помешает. А еще через несколько часов за мной пришли. Мы прибыли на Крон.
Так я оказалась в Центре Распределения Носителей. Здесь мною занялись, как положено – осматривали снаружи и просвечивали внутри, вводили всевозможные стимуляторы и препараты и очень удивлялись, что они на меня не действуют. Действительно, откуда им было знать, что мой организм – это жадная и всепожирающая машина, готовая все, что угодно, поглощать и перерабатывать в энергию. Меня невозможно одурманить или отравить, зато и обезболивающие не действовали.
Наконец мои «гостеприимные» хозяева отчаялись и решили попытаться со мной поговорить. Но тут уж я забастовала. Зачем? До полной регенерации мне оставалась всего пара дней, а ждать я умела. В итоге меня признали непригодной ни к одной из функций, и оставили до ближайшего Совета. Не надо быть ясновидящим, чтобы понять, что ничего хорошего его решение мне не сулит. Скорее всего, меня утилизируют, как несчастных носителей, которые уже были использованы по назначению.
Честно сказать, я так и не поняла до конца всех тонкостей, связывающих носителя и его хозяина. Однако если дроид попадал в ситуацию, когда ему грозила неминуемая гибель (а случалось это довольно часто), между хозяином и носителем срабатывал некий передатчик, после чего один благополучно перебирался в тело другого. Дальше ему оставалось лишь добраться до ближайшего Центра Восстановления, где местные «скульпторы» полностью или частично воссоздавали предыдущее тело. Нетрудно догадаться, что использованный носитель отправлялся в утиль.
Конечно, гипотетический обмен телами с дроидом меня совершенно не прельщал, но возможностей выбраться отсюда живой представлялось не так уж много. Поэтому когда парень объявил о своем решении взять меня носителем, я пошла на поводу у собственной натуры.
Посмотрев на ничего не подозревающего дроида, я весело ему подмигнула.
«Давай, дружище, вытаскивай меня отсюда! Еще чуть-чуть, и космос будет наш!».
Николай Шухов
Автор о себе:
«Я очень давно живу. С 1974 года. Иногда мне кажется, что ничего нового я уже не увижу, не узнаю и не перечувствую. Но когда эти десять секунд проходят, я снова удивляюсь миру. И никогда не устану удивляться.
А! О себе же надо, чуть не забыл. Я живу с Красногорске. Больше всего я люблю три занятия: писать, снимать и нырять. Однажды я захотел снять видео ролик по книге. И ссылка в интернете вынесла меня на «Школу вдохновения». (Огромное им, кстати, спасибо. За «обратную связь», кружочек единомышленников, иногда очень толковые советы. И самое главное – за ежедневное поддержание веры в себя.)
Ещё у меня есть семья и дети, но это уже никому не интересно…»
Хипстер хренов, или Ой! На! И мы…
В один из этих дней я погибну. Возможно, это случится сегодня…
Утро. Я иду на работу. Ноги вышагивают по асфальту. В ушах – таблетки наушников. До платформы идти минут пять, и можно успеть покурить.
Достаю из кармана новую пачку. Распечатываю. Бросаю под ноги обёртку. Закуриваю на ходу.
Через пару мгновений кто-то тычет меня в бок.
Я останавливаюсь и разворачиваюсь.
Тётка.
Ей на вид лет тридцать – тридцать пять, но она уже тётка. Из тех, что лицемерно блюдут всё и вся, орут на детей и пилят мужа. Она возмущённо артикулирует губами, но я ничего не слышу.
Вынимаю левый наушник.
–…чмошник хренов! В хлеву родился?! Сейчас языком всё с дороги подберёшь!
Медленно оказываюсь в реальности, до меня доходит: только что я ужасно насорил двумя кусочками фольги от пачки сигарет.
Моя реакция предсказуема и незамедлительна.
– Тебя ночью не долюбили?! Или месячные в голову ударили?! Иди вперёд и заткнись, ты! Мразь!
Я не ожидал от неё того, что случилось дальше.
Она всхлипнула, задыхаясь гневом. «Праведным гневом». Мои глаза успели заметить быстрое движение руки в сумочку. Мозг ещё не опознал предмет в её руках, а тело уже реагировало. Я уклонился влево, и струя газа прошла мимо моего лица. Я схватил её за запястье и быстро вывернул руку. Баллончик упал на землю. Я оттолкнул тётку от себя. Замахнулся, но в последний момент разжал кулак и пару раз хлопнул в ладоши:
– Браво…
Вернул наушники в уши и пошёл дальше на электричку.
***
Осторожно, двери закрываются…
Запах.
Я не только знаю, когда умру. Я ещё – сегодня особенно – хорошо чувствую запахи.
Эти люди, наверное, не моются. Пот, кожаная куртка, туфли в гуталине, растоптанные кроссовки, дешёвая туалетная вода «лаванда», старческая хна от волос, молодой вонючий перегар со вчерашнего. Но сегодня как-то особенно сильно. Бомжом, прям. А вот и он. Лежит в углу вагона на полу.
«Россия определённо возрождается, – думаю я. – Уже два месяца я бомжа в электричке не видел. И стёкла в вагоне все целы. И на полу не наблёвано и крови не налито…»
Проталкиваюсь в другой вагон.
Ненавижу!
Бомжей, за то, что у них есть руки и ноги, квартира и возможность жить по человечески. Но они добровольно выбрали быть свиньями. Капитан очевидность.
Одиноких стариков, за то, что они так воспитали своих детей, что оказались на старости одинокими. Капитан очевидность.
«Матерей» со спящими детьми на руках, за то, что накачивают детей водкой, чтобы те всё время спали. А иногда они умирают не ночью, а днём, и «мамаше» приходится сидеть до конца смены с мёртвым ребёнком. Очевидность.
Милосердие? Бросить пару монеток и считать, что помог? Лицемеры. Какие же вы лицемеры! Хрен вам, а не национальная идея!
Вот только жалко брошенных детей, которые стали сиротами при живых родителях. Христа распятого не жаль, а их жалко…
Спокойно. Главное – не сорить.
Выхожу из электрички и иду через мост над рельсами. Утренний воздух июня звенит от прозрачности. Навстречу мне идёт девушка. Хотя какая она девушка – моя ровесница. Роскошная женщина. Дыша духами и туманами… По нам только известным признакам, по которым мы всегда узнаём своих, я определяю, что она – водолей. Смотрю в упор в её зелёные глаза. Она не отводит взгляд и улыбается. Я приподнимаю рукав на правой руке. Она видит у меня на руке, у кисти, чёрную тонкую резинку. Потом чуть заметно на ходу поправляет волосы, и я тоже вижу чёрный шнурок вокруг её правого запястья. Мы расходимся, как в море корабли, сохраняя ощущение сопричастности. Я не знаю, как её зовут. Но мне хочется догнать её и спросить, есть ли у неё свой скремлин?
Впереди канал имени Москвы. Но в этом мире нет тумана…
Тридцать восемь.
И я точно знаю. Даже примерно знаю, КАК это произойдёт…
Суббота, семь утра.
Поверхность воды гладкая, как стекло. Скидываю одежду. Ремешок от фотоаппарата удобно заправляется под чёрную резинку для волос на правой руке. Несколько шагов по бетонной лестнице вниз.
Вдох. Грань пройдена, мир изменился.
Жёлтый мир – вода из Волги. Камни на дне. Три метра – дальше темнее, 400 ISО. Каменный бычок с большой головой. Зацепиться рукой не за что, приходится выдохнуть воздух и лечь на дно. Вспышка – облако мути – наверх.
В прежнем мире – тучи. Жжёт голову – вода плюс 15.
Вдох.
Медленными движениями вниз.
Что делают люди в субботу в семь утра?
…Жена и ребёнок тоже спят дома, а мне – из воды и на работу. Тридцать восемь лет. Неплохая фотография каменного бычка.
Бетонные берега, вода из Волги. Детство осталось где-то здесь, в запахе цветущих лип у фонтана. На бетонной лестнице канала, шириною сорок метров.
Глубина – восемь. Совсем темно и вода ледяная. Несколько вспышек в темноту, уже понимая, что зря. Хочется дышать. И…
И впервые накатывает мысль, что самое любимое занятие не радует. Но это потом. Сейчас полный самоконтроль, и вверх. Выдох.
На берегу, не вытираясь одеться. Стуча зубами – на трамвай, вдоль берега.
Вдоль берега с огромными цветущими липами. Запах воды в носу смешивается причудливо с жёлтым дымом от лип. Мир кружится, тело ещё помнит невесомость. Детство, в которое можно вернуться. Шумит вода в фонтане, блестит в лучах восходящего солнца вода в канале, пахнут липы. Время тормозит, прокручивая со скрежетом свои адские жернова. И я иду к остановке трамвая несколько лет.
Озноб и электричество в пальцах. Как нарисовать эти полосы солнца сквозь мозаику круглых листьев? Как написать музыку льющейся воды? Как сфотографировать рассвет на канале? Как написать на листе из блокнота жизнь?
Мне тридцать восемь лет. С днём рождения…
***
Валидатор. Моё место справа и я должен его намочить.
Ветер в открытое окно. С волос капает. В мокрых ушах – наушники.
Живая пылинка
я напрасно ищу свой млечный путь
В своей муке я нашла лишь
мавзолей
И я заговариваюсь
Я боюсь пустоты[2]
Трамвай со звоном режет раннее утро. Красный дребезжащий трамвай мчится к морю, высекая снопы искр. «Смерть – дело одинокое». Я – живая пылинка.
Холодный воздух, врываясь в открытое окно, леденит голову. В пыльном стекле я вижу отражение серых промытых блёклых глаз.
И листьями, мокрыми жёлтыми листьями, прилипшими к лужам, кружащимися в мутных водоворотах…. Но пока – раннее солнце, раннее лето, ранняя жизнь.
Моё поколение?
Когда в ушах начинает играть мотив…
Ти, та, ту – ти, та, ту
Ти, та, ту – ти, та, ту
Ту, та, ти – ту, та, ти
Ту, та, ти – ти, та, ту
Ти, та, ту – ти, та, ту
Ти, та, ту – ти, та, ту
Та – Да – Дам!
…то кажется, что это позывные. Которые слышит моё поколение. И словно поворачивается штурвал, и гремят консервные банки на верёвке, сигнал – общий сбор. И мы все бредём вперёд, по колено в болоте. И всё вокруг чёрно белое. И прошлое – память. А будущее – туман. И на всем этим сверху носится рыжеволосый суккуб Милен Готье (псевдоним – Фармер) и плачет своими стихами. Инфернально? А вы как думали: рыженькая дурочка со смазливым голоском?
Болото. Утро. Туман. Мы бредём в воде. Кто-то уже упал и отстал… «A quoi je sers». На что я гожусь?..
***
Уснул, рефлекс, выскакиваю.
Немного пройти назад. Сберкасса, пардон сбербанк, уже открыта.
Смотрю на отражение в стёклах. Чуть сутулясь, вышагивает в кедах с небольшим рюкзачком на одном плече человек. С ещё мокрыми всклокоченными волосами, в не застёгнутой свободной ветровке и холщёвых летних штанах без ремня, футболка навыпуск.
«Я знаю, что здесь пройдёт моя жизнь – жизнь в стёклах витрин»
Внутри работают четыре окошка (всего их пять) и стоит очередь из трёх человек. Пристраиваюсь сзади очереди, но….
–У нас электронная очередь, – охранник возвращает меня ко входу в операционный зал, где я долго пялюсь на экран, выискивая значок «ЖКХ». Тычу пальцем, беру бумажку с номером, прохожу обратно и сажусь, развалясь, на кожаный диванчик. Из кожи дерматина. Чтобы мыть удобно было, значит. А то обгадится кто-нибудь от счастья, что кредит дали или пенсии дожидаясь…
Очередь (это три-то человека!) напряжённо всматривается в табло. Ну конечно, все же опаздывают в субботу в 8.45 утра! Загорается мой номер и напротив – номер окна: 11.
Я хмыкаю и продолжаю сидеть. Они, думаю, все пройдут, и я пойду. Окон – то ПЯТЬ всего. Очередь начинает волноваться, переспрашивая между собой: «Чей же это номер?».
«Мой» – говорю.
– Идите, – выдыхают возмущённо люди.
–Куда?!
Подходит охранник.
– У вас 27 номер? Пройдите к 11 окну.
– Совсем е…лись? – мирно спрашиваю я, вставая с чистого диванчика.
–Почему вы материтесь? Я сейчас охрану позову!
– А ты кто? – меня уже не только забавляет, но и настораживает ситуация. Я смотрю на окна – номера с 1 по 5. Потом на охранника, он моложе меня лет на пять, но крепче. В Рязани кормили видать хорошо.
– Я имею в виду милицию.
– Зови, – соглашаюсь я. – Заодно управляющего вашей богадельни вызови. Вместе одиннадцатое окно поищем.
Тут до него доходит что-то, наконец. Некий казус. Несоответствие программной ситуации. Одиннадцатое окно. И ведёт себя этот странный и мокрый развязно, но слишком спокойно. Именно спокойствие обычно пугает больше всего таких вот людей. Они путают его с силой.
А у меня в голове проносится быстро воспоминание: пару месяцев назад два таких же ближнероссийских дубка, но в форме полиции предложили мне вытряхнуть содержимое рюкзака на ближайшую лавочку. Я знаю, что без понятых незаконно, но возникать себе дороже и народу вокруг хватало. Пластиковая миска с обедом, блокнот, мокрые трусы в пакетике, простенький фотоаппарат мыльница в футляре, диск с музыкой, водонепроницаемая «мыльница» и, уже посложнее: газета, книга.
– «Оседлать тигра». Детектив?
– Типа того, – говорю я, концентрируясь на том, что «подводную мыльницу» и книгу они никогда не получат. Но я уже унижен. И вовсе не тем, что их так забавит представленный набор. И настораживает…
– К третьему окну пройдите, – командует охранник-сбер. Обратился на Вы, отмечаю я про себя, значит, можно расслабится. Но настроение уже испорчено. Сую в лоток квитанции, бросаю сверху две тысячи и с шумом сам задвигаю.
– Да, я оплачиваю всю сумму! Да, я знаю, что будет комиссия! Нет, мне не нужен лотерейный билет!
– Почему вы так разговариваете?
Упираюсь взглядом в восточный разрез… глаз. У меня вдруг появляется ощущение, что у бытового прибора, пылесоса, например, сбилась программа, и он заговорил.
– Потому что матом мне здесь ругаться не разрешают. Я просто заранее ответил на все ваши вопросы. Помог вам работать, не задавая их. Или вы ещё что-то хотите спросить?
– Почему вы хамите? – она искренне, но покорно обижена.
–Я хамлю? Дорогая Айгуль Гоар, сокровище вы сбербанковское, я не хамлю. Цветочек вы лунный, я вот хотел сказать: чтоб этот банк сгорел! Но не сказал же!
Через минуту забираю квитанцию и направлюсь к выходу.
– Всё нормально? – окликает меня охранник. И не выдержав, добавляет: – Хипстер хренов!
– Я хипстер? – делаю квадратные глаза. – Это несерьёзно!
Выхожу на улицу. Настроение подпорчено. Решаю его немного исправить. И так как я не пью, значит – чревоугодие. Побалую себя. Тихие радости. Недорогие удовольствия. Да чтоб они все обосрались!
Захожу в магазинчик. Тыкаю пальцем в упакованную нарезку карбоната на витрине и протягиваю деньги. Одна из двух продавщиц протягивает мне замотанный стрейчем пластиковый лоточек. Встречаюсь с ней взглядом, и что-то в её глазах на миг вздрагивает. Привычно понимаю: что-то не так. Медленно разворачиваю плёнку. Под красивыми большими ломтиками мяса спрятаны сразу два «торцевых» куска.
– Сразу две «попы»? И втихаря? – говорю. Смотрю на продавщиц, они явно уже готовы к скандалу, а руки мои уже действуют. Аккуратно прицеливаюсь и закидываю один кусок ЗА стеллажи справа, а другой ЗА стеллажи слева. Чтоб не достать, когда протухнет.
– На счастье! – лучезарно улыбаюсь и выхожу из магазина.
Что ещё ждать в этой стране?
Захожу в другой магазинчик. Его я всегда посещаю перед работой. Это как ритуал: купить молоко и поговорить с продавщицей. Молоко там с ванилью или шоколадом, но без мескалина. Но «Заводной апельсин» явно прошёлся по подсознанию, и поэтому каждое утро – молоко. Продавщица – моя ровесница, не тётка, хотя и довольно страшненькая и, скорее всего, хозяйка этой палатки. Пару минут говорим о погоде и о газетной заметке. Ну той, где писали о человеке, который убил и расчленил свою жену, а потом спрятал в багажнике машины. Это произошло в соседнем доме, тоже на Войковской. Обычный человек. Мясником работал. Теперь будет сидеть в тюрьме, а шестилетняя дочка в приюте будет ждать папу и маму.
Я очень устал от этой страны. Мне не хочется здесь умирать.
Иду через небольшой парк. Таджики сажают цветы на клумбы. Мне кажется, я вижу ковёр жёлтых цветущих бархатцев. И чувствую запах шашлыков из недалёкого кафе. И люди сидят на раскалённых солнцем лавочках. И велосипеды едут по весёлым летним лужам. И дети, с букетами и бантами, идут на линейку первого сентября. И серое небо сыплет мелкой взвесью. И жёлтые листья плавают в осенних чёрных лужах…
Иногда мне кажется, что я, как Билли Пилигрим, отключился от времени. Ну «Бойня №5», «Пьюти-фьють», «Такие дела» и всё такое…
От детской площадки ко мне бежит какая-то женщина. И кричит на ходу.
– Перестаньте курить! Здесь дети гуляют!
Я прикидываю расстояние до детской площадки. Метров десять.
– Но я же не… – делаю неопределённый жест рукой в сторону детей, -…там.
– Мой ребёнок не должен видеть курение! У меня муж и то на улицу выходит! Вот так!
– А как вы потом объясните ребёнку, ну когда он подрастёт, что в мире много гадких вещёй? И есть даже гораздо хуже курения.
– Мой сын вырастет нормальным! В отличие от вашего!
Медленно подхожу к урне и выбрасываю сигарету.
– Спасибо за подправку духовных скреп, товарищ, – говорю ей серьёзно. – Направили дурака на путь истинный. Вину свою осознал, больше нарушать не буду.
Она уходит. Я закуриваю и иду дальше.
На стоянке под стеклянными офисными небоскрёбами отбойными молотками ломают асфальт. Грохот… Наушники…
Скитающаяся пылинка
я не смогла найти свой путь
…
И я заговариваюсь
Я боюсь пустоты
…
Скажи, зачем жить.
Где-то море бьёт о скалы. Где-то странные водопады тихо скатываются каплями по заросшим зелёным камням. Где-то озеро, затерянное в Подмосковье, у военного полигона, исполняет желание. Где-то на болотах чудит оршанское чудовище. Где-то в больших пещерах нет света. Но когда свет мы приносим с собой, становится довольно красиво. Пока не гаснет свет…
Перед входом на проходную торчит огромный засохший тополь.
Только он один в этом городе не хочет подчиняться обаянию лета и не хочет видеть ни лета, ни солнца.
«Буду жить спокойно, не делая зла, не тревожась и ничего не желая» – злорадно подумал я.
На проходной меня окликнул молодой охранник.
– Пропуск.
Молча иду мимо. Он догоняет меня и хватает за плечо. Оборачиваюсь.
– Руку убери.
Тон моего голоса заставляет его убрать руку. Говорю ему уже спокойно:
– Новенький? Я здесь шесть лет работаю.
– Но есть же правила. Для всех. Что тебе, трудно пропуск показать?
Он уже оправдывается. Все они так. И всегда так.
– Трудно… Иди. Обратно в свою будку. Живи по правилам.
Вхожу в ворота цеха. Я на работе.
***
Я опоздал, но у нас на работе сделка. И мой напарник знает, что мы наверстаем. И он не терял времени: станок включён, тираж подтащен к станку и распакован.
«Моя работа проста, я смотрю на свет». Пальцами правой руки захватить лист, движением руки накинуть его на рабочий стол станка, пальцами обоих рук воткнуть углы листа в упоры. Рама станка опускается, ракель движется и продавливает через сетку лак. Отпечаток на листе, рама идёт вверх. Пальцами левой руки захватить лист и положить его на ленту. И он уезжает под лампы сушиться. Это называется трафарет. Полуавтомат. А чтобы процесс стал безостановочно автоматическим нужен я.
Как мы шутили в нашем дурном, но дружном коллективе: мы жалкие придатки к станкам. Цикл трафарета занимает пять секунд. Пауза – ноль. Каждые пять секунд: правой рукой набросить, рама – вниз, рама – вверх, левой рукой снять. В час получается семьсот – восемьсот листов.
И такая дребедень – целый день.
Я не знаю, хорошо это или плохо, но очень скоро руки уже действуют сами, и голова может думать о чём угодно…
…правой рукой набросить…
… Фирму в которой я работаю, «Юбипринт», создал восемь лет назад мой бывший друг. Мы познакомились ещё раньше на торговой точке. Я там книги и журналы продавал, а он грузчиком подрабатывал и в полиграфическом институте учился. Потом он работал технологом, потом начальником цеха в большой фирме «LBL». И уведя часть заказчиков, купил огромный автоматический станок и стал самостоятельным. В России практически все фирмы размножаются почкованием…
…рама – вниз. Рама –вверх…
После первого же сделанного тиража трое печатников, генеральный директор – мой бывший друг, и главный бухгалтер – его жена напились до зелёных крокодилов, сели в «Москвич» и врезались в столб. Работа фирмы была на сутки полностью парализована. Все отделались лёгким испугом: порезы, ушибы, воротник вокруг шеи. Уже тогда я сказал, что крылья у ангела-хранителя фирмы размером с «Ашан»…
…левой рукой снять…
… Первый грузчик, которого приняли на работу, бухал как тварь. И в пьяном состоянии его постоянно «замыкало», и он уносился в свой инфернально-шансонный мир. Постоянно обещал меня убить, бросив под электричку. Один раз он набросился с топором на девочку, работавшую на ламинаторе. Та его, оказывается, не туда послала… Его не уволили после этого. Его уволили только после того, как он допился прямо на работе до белой горячки, упал и ударился затылком об пол. Возможно, ему помогли упасть…
…пальцами захватить лист…
…Все трое печатников были героиновые наркоманы. Мне не было страшно с ними работать. Было противно. Потом фирма встала на ноги и их уволили…
…накинуть. Снять…
…через пару лет в полиграфическом мире Москвы с нами уже считались. Все знали, что если ламинацию не могут сделать в «Юбипринте», её не сделает практически никто. И что таджики на вырубке творят чудеса скорости. И что мы можем отлакировать двадцать тысяч листов «сплошняком» пятью килограммами лака (предварительно разбавив его спиртом, чуть ли один к одному, но об этом всем знать не обязательно)…
…левой рукой – налево…
…личную жизнь шефа обсуждать, безусловно, не следует. Но он бухал, поигрывал в автоматах и изменял уже второй своей жене. В самом начале своей «карьеры» я весь взмыленный и взвинченный подошёл к нему и спросил: «Мы что – на пиратском корабле?». «Да» – ответил он. – «Что тебя не устраивает». А потом я стал преданным другом…
…лист уезжает под лампы…
…фирме уже шесть лет. Я полез в заброшенные каменоломни и познакомился там с молодым пареньком. Он был очень умным, но согласился поработать у нас. Так я намотал на свою карму пару лишних кругов в аду. А что? У нас уже работали тогда: миниатюрная девушка-гот, которая даже летом ходила вся в чёрном, включая высокие, до колен, ботинки на шнуровке; бывший десантник-мечтатель, который не был алкоголиком, но выпив пару раз в год, кидался шкафами в раздевалке; футбольный фанат восемнадцати лет, он ходил всегда в шарфе «Спартак» и с синяками разной степени свежести… Да и много ещё фриков чередой прошло сквозь кузницу кадров – «Юбипринт»…
Но у молодого умного паренька была неразделённая любовь. А в станке вырубки сломался тогда датчик планки аварийной остановки. И когда он подошёл ко мне, четыре пальца на его правой руке смотрели в другую сторону…
…рама вниз…
…я вызвал «скорую». Это был самый большой мой грех за всё время работы на фирме. Директор из бывшего друга превратился в нынешнего врага, но не уволил меня. А я не наделал глупостей. Такие дела…
…рама вверх…
Картинки прошлого чередой идут на экране в кинотеатре моей головы. Сто тридцать две паллеты, которые я снял за два часа «каром» из двух «фур»… Москва в дыму и наш менеджер встречает водителей в одном купальнике… Декабрьский холод, и в цеху замерзает вода… Вонь, грязь, деньги, веселье… Как там я спрашивал у девочки-гота: «Мне сегодня грустно, расскажешь что-нибудь весёлое?». «Представь, что ты умрёшь», – с улыбкой отвечала она.
Теперь мне не нужно это представлять. Но умирать почему-то совсем не хочется…
Обед.
Мы собираемся на импровизированной кухне и греем по очереди судки с едой в микроволновке. У меня плохое настроение, но ко мне опять пристают. Через пару минут усердного жевания, кто-то вбрасывает вопрос мне:
– Ну и что нам сегодня настрадает предсказамус?
– Отстань. У меня сегодня плохое настроение и я буду говорить правду, – вяло огрызаюсь.
– Отлично! Тогда говори, кризис будет?
– Будет, будет… – я отпиваю горячий чай с молоком.
– И как он будет?
– Как, как… Нефть подешевеет, доллар подорожает. Многие фирмы разорятся, включая эту. И мы разбежимся кто куда.
– И сколько будет бакс стоить? И когда?
– Около ста рублей. А нефть будет сорок долларов за баррель. А когда? Вот-вот. Максимум – через год.
– Сто рублей! – Все оживляются. – Врёшь ты всё! Он сейчас тридцать стоит.
– А война будет? – спрашивает человек с татуировкой сталкера в противогазе на всю руку.
– Будет.
– И кто будет воевать?
– Это очевидно: Россия с Америкой.
– Да ты гонишь!! – все уже курят и шумят, а не обедают. – И где?!
– Да хоть Крым не поделят… Или Приднестровье, или Калининград. Но, вероятнее всего, из-за хохлов нас стравят. И на их же территории.
– А что потом? – похоже, эта девочка мне действительно верит.
– Потом? Когда? Через миллион лет? Потом эта война кончится. Все опять привыкнут жить в нищете. Производство будет продолжать падать. Россия распадётся на множество суверенных государств… Но вероятнее, все как один, в едином порыве патриотизма и идиотизма проголосуют за крепкую руку. И крепкая рука, не дрогнув, затянет гайки и сохранит страну. Так что есть только два варианта. Нищета, тоталитаризм, целостность страны. Или нищета, разруха, распад и медленная деградация…
– У тебя нищета по-любому выходит.
– А я чем виноват? Страна такая, – я бросаю бычок в банку с водой и собираюсь идти работать.
– А у нас в семье родится мальчик или девочка? – у него жена на втором месяце.
– Мальчик.
– А я женюсь на Наташке?
– Всё, хватит! Это – уже за деньги!
…пальцами правой руки взять лист…
…за час я зарабатываю на один паровозик «Чаггингтон». Или на килограмм мяса. У моего сына уже сорок паровозиков, и он уже в три года читает с листа бумаги их имена. Вот такая вот мотивация к чтению. Надо будет ему книжку «Звёздные войны» купить…
…правой рукой набросить…
…бессмысленная тупая работа. Ради денег. В этой стране всё ради денег. Почему все молятся в церквях? Им надо бы молиться в банках. За деньги они готовы на всё. Вопрос только: кто и за сколько…
…рама – вниз. Рама – вверх…
… первый раз мне показали мою смерть в пять лет. Я увидел, что когда мне исполнится двадцать восемь, внутри меня загорится огонь, и я упаду и не встану. Через тридцать дней после моего двадцативосьмилетия меня увезли в больницу с приступом аппендицита. Но успели.
Я не вижу будущее точно. Я, скорее, вижу образы, а не картинки. И тогда, уже в больнице, в одном из послеоперационных снов, я увидел. Мне исполняется тридцать восемь. И я лежу на грязном асфальте, меня бьют ногами, и я закрываю глаза…
…левой рукой – снять…
Рамой – по рукам! Успеваю отдёрнуть, но больно. Трясу кистью правой руки. Подбегает помощник. Отмахиваюсь: всё нормально. Будут синяки, да и только. Скорость может снизиться. Деньги…
…пальцами правой руки, больно, взять лист…
Горячая пылинка,
Лихорадка взяла верх надо мной
Я смеюсь без смеха, я живу, я делаю что попало
…
Я листаю страницы
Но страницы пусты
***
Выхожу с проходной и иду на электричку. На улице светло. Но на чистое небо наползает огромная туча. Причудливый сумрачный предгрозовой свет. Жёлтые цветы, пробивающиеся сквозь асфальт, кажутся цветной каменной скульптурой. Смысл жизни всегда только в том, чтобы жить. И больше ни в чём. Когда тебе суждено скоро умереть, возможно, сегодня, понимаешь это на редкость отчётливо.
В электричке мало народа, и все переговариваются негромко. Словно страх надвигающейся грозы смог пройти сквозь стены вагона и сквозь тысячелетия генетической памяти. Плюхаюсь на сиденье, и тут же звонит телефон.
Звонит мой бывший коллега. И мы начинаем вдохновенно и монотонно обсуждать частности открытия собственного дела. Ну это типа как станок купить и самим ламинировать. Помечтать-то нам можно? Соседи по лавочке слышат мои фразы: «По рубль семьдесят за лист», «матовая медленнее», «и если таджикам, можно и по восемьсот за ночь платить». Слева от меня сидит девушка лет двадцати пяти, страшненькая, читает брошюрку с формулами. Внезапно она больно пихает меня локтем в бок и говорит возмущённо: «Может, хватит уже бубнить!». Я продолжаю разговор ещё минут пять, но потише. Потом выключаю телефон, поворачиваюсь к девочке. На моём лице – милая улыбка, а во взгляде читается: «Тебя из поезда выкинуть или за нос укусить?». И говорю:
– Я понимаю, что мешал Вам некоторое время. Но! – Я в принципе не хочу, не такая я уж и сволочь. Но меня уже несёт – не остановишь: – Но! Я готов оплатить это время Вам в десятикратном размере. Вряд ли Вы получаете больше ста рублей в час. – Окидываю её взглядом. – Поэтому, из расчета тысяча рублей в час, вот вам за шесть минут.
И протягиваю ей сто рублей.
Я ждал, что она мне влепит пощёчину. Или хотя бы обматерит. И тогда я бы запоздало извинился. Но…
Но на её лице я увидел отражение борьбы двух чувств. Стыда и алчности.
– Берите, берите – это ваше! Ну берите – заслужили! – напирал я.
Она боролась секунд десять. Потом выхватила у меня бумажку денег, покраснела и убежала в другой вагон. Другие свидетели этого аттракциона не проронили ни звука. Я расхохотался и пошёл в тамбур.
Да, с этим народом можно делать что угодно. Главное – платить. Я смеялся, понимая, что я – сволочь. Мне было даже жалко её, там, в уголке злорадства.
Когда я вывалился на платформу, смех, готовый уже перейти в слёзы, закончился. На душе было мерзко и тревожно. Вдалеке, за чёрными облаками, прогрохотало, и первые крупные капли упали вниз. Я шёл по платформе и чувствовал, что из меня выдрали ещё один кусочек души.
Пусто.
Мрачно.
Страшно.
Они стояли у платформы за кустами. Их было восемь. Лет по двадцать или двадцать пять каждому. «Вот и всё!» – подумал я. – «Дальше всё будет по сценарию».
Но страх не парализовал меня. Моя душа, в очередной раз только что обмакнутая в мерзость человеческую, начала привыкать. И что-то или кто-то там громко сказал: «Нет!»
Не зря же мне только что напомнили про деньги. Сколько стоит моя жизнь?
– Стой, стой, стой, красавец! Закурить не будет? Деньгами не богат?
Этот не главный. Главный чуть в стороне. Руки в карманах.
Я подмечаю каждую мелочь. Кто где стоит. Кто может напасть первым. Куда бежать. И кого бить первым.
– Да нет, наверное, – задумчиво и заторможено говорю я. И одной рукой достаю пачку сигарет.
Они смелеют. Начинают подходить ближе.
– А если поискать?!
– Не стоит…
Главный, в засаленной бейсболке, делает шаг ко мне и достаёт из кармана руки. В одной из них – нож.
– Ты чё, самый борзый тут?!
Сколько стоит моя жизнь? Да рублей триста! В правом кармане – несколько бумажек и мелочь. И дома меня ждут те, кого я люблю.
– Всё, всё. Я всё понял. Сейчас.
Медленно достаю из кармана скомканные бумажки и горсть мелочи. Пару секунд стою с протянутыми занятыми руками. Потом резко бросаю пачку и деньги влево. И тут же бью под дых, стоящего справа от меня. Он ещё не согнулся, а моя правая нога уже врезается в пах главарю. Тот роняет нож и присаживается на корточки. Тут же бью его ногой в лицо. Подхватываю с земли нож. Перекатываюсь по земле направо. Вскакиваю. И несусь наперерез подходящей электричке.
Сзади раздаётся мат, и кто-то бежит за мной. Оглядываться некогда. Я должен успеть. Страха нет, есть только расчет. Электричка уже гудит, до неё метров десять. Я в три прыжка оказываюсь на рельсах. Последний прыжок, аж кольнуло ногу, и через миг сзади меня всё покрывает грохот состава.
Всё-таки падаю. Тут же вскакиваю. Бегу в кусты. Дальше – небольшой заросший ручей, болото и пруд. И по деревне можно добраться до дома, но с другой стороны рельсов. Ветки больно хлещут по лицу, ноги чавкают по осоке. Минут через пять останавливаюсь.
Замечаю, что мир вокруг шумит ливнем. Гулко бьётся в груди и хрипит в горле. Немного трясёт. Но, кажется, всё закончилось…
Можно опять жить.
Я поднимаю глаза. Сверху текут струи воды.
Так я и стоял статуей. С меня стекала вода. Сверкали молнии и гремел гром.
А потом я поднял руки и обматерил это небо.
Утопил в болоте нож. Замыл кое как штаны в ручье. Размазал воду по лицу. И пошёл домой. Странно, что плейер уцелел. Он у меня и под дождём работает. Люблю такие вещи. Они не ломаются.
И кто может сказать в этом аду
Чего от нас ждут, я признаю,
Что больше не знаю, на что я гожусь
Несомненно, совсем ни на что
Теперь я могу замолчать
Если все станет отвратительным
…Уже открывая дверь подъезда, я услышал из мокрых сумерек пьяные голоса:
– Б..ь! Ё..ый в рот на ..!
«Это они не меня зовут, это они просто лают», – подумал я и вошёл в дом.
[1] Наррентурм – одно из первых зданий, спроектированных специально для содержания душевнобольных (1784 г.)
[2] Здесь и далее – перевод песни Милен Фармер «À quoi je sers...» («На что я гожусь…»).